Прощённые долги - Инна Тронина (2016)

Филипп с ужасом смотрел на сваленные памятники, читал ругательства, написанные огромными кривыми буквами на опустевших постаментах. Потом увидел и не убранные кучи мусора, которые гордо назывались баррикадами. Толпящимся около них зевакам какие-то подозрительные личности гордо рассказывали, что вот здесь лично они преградили путь танкам.

Грязный хмельной город словно мучился белой горячкой. Готтхильф морщился, глядя на эту оргию, и вспоминал американских коллег. Они там, за океаном, поздравляли российского немца с победой добра над злом, трясли ему руки, заглядывали в глаза. И никак не могли дождаться от него ответной радости. Филипп даже ради приличия не мог выдавить из себя никаких слов, кроме ругательств.

И уже здесь, в Москве, радовался, что не захватил с собой оружие. А то не справился бы с искушением отправить на тот свет хотя бы шесть беснующихся молодчиков, а потом застрелиться самому. Этим подонкам пели осанну все средства массовой информации, изображая их героями новой свободной России.

С такими мыслями Филипп поднялся на борт «ТУ-154», выполнявшего рейс в город, последние дни называвшийся Ленинградом. Отрешённый от невыносимой реальности, совершенно убитый увиденным в столице, Филипп не сразу обратил внимание на своего соседа по креслам. Это был молодой человек – темноволосый, в солнцезащитных очках, сером костюме и синей рубашке с бордовым галстуком.

Когда стюардесса покатила по проходу тележку, предлагая пассажирам прохладительные напитки, сосед до боли знакомым голосом поблагодарил её за принесённый бокал минеральной воды, и Филипп вздрогнул. Рядом с ним сидел Андрей Озирский и. похоже, тоже не узнавал знакомого.

Готтхильф, отрешившись от своих тяжких дум, искоса взглянул на Андрея и удивился выражению его лица. Всегда живое, подвижное, часто улыбающееся, сейчас оно окаменело. И трудно было представить себе, что эти потухшие, пустые глаза когда-то светились даже в темноте. Озирский как раз снял очки и повернулся к Готтхильфу, почувствовав на себе его взгляд.

Теперь они смотрели друг на друга, не выражая ни радости, ни удивления. Потом, как по команде, взглянули в иллюминатор, за которым громоздились айсберги облаков, а сверхъестественная синева обтекала обшивку самолёта. Здесь, в небесах, всё шло своим чередом – будто внизу ничего не случилось.

– Империя рухнула, – шёпотом сказал Озирский. – Ты, вроде, об этом мечтал? Или я ошибаюсь?

Впалая щека Готтхильфа задрожала от тика, и он поспешно потёр лицо ладонью.

– Ошибаешься – я мечтал не об этом. Империя была для меня уважаемым врагом, с которым не стыдно было сражаться. Этим даже можно было гордиться. Величие противника облагораживает тебя самого. Ничтожество союзника опускает тебя до его уровня. Я ещё понял бы, к примеру, потомков белогвардейцев, помещиков, фабрикантов, которые по каким-то причинам сумели взять реванш. Но когда всей этой расправой руководят коммунистические «расстриги», а памятники сносят внуки пролетариев, мне делается совсем худо. Под руководством этих вождей у страны точно нет будущего. Её просто разворуют, растащат, пропьют, ничего не создав взамен. То, что творится сейчас в Москве, – прообраз будущего. И именно это пугает меня больше всего…

Андрей слушал, несколько раз кивнул. И как только Филипп замолчал, он заговорил так же тихо.