Дом на Солянке - Валерия Вербинина (2020)

На следующее утро Максим Александрович Басаргин шел по коридору трудового дворца и думал о том, что когда-то в этом здании помещался Опекунский совет, в котором Чичиков собирался заложить мертвые души. Это обстоятельство, к которому писатель то и дело мысленно возвращался, наполняло его сложной смесью ощущений, в которые ему нравилось погружаться и вдохновенно развивать. Сейчас, например, он представил, что все нынешние обитатели дворца – те самые мертвые души, которые только притворяются живыми и обсуждают починку примусов, адреса модисток и хвосты возле продовольственных лавок. Вот мимо прошла мертвая душа какого-то профсоюзного деятеля, сидящего в том же крыле, что и сотрудники «Красного рабочего», а вот – не угодно ли – весельчак Фарбман из отдела юмора: тощий как спичка, губы всегда изогнуты в улыбке и, конечно, очередная шутка уже готова с них сорваться.

– Максим, зацени! – кинулся к писателю Фарбман и продекламировал: – Даже безбожнику можно вышивать крестиком. Ну, как? – спросил он обычным голосом.

– Где-то я уже слышал что-то подобное, – сказал писатель довольно сухо.

– Ладно, – не стал спорить собеседник. – А вот еще. «Подвели итоги?» «Нет, итоги меня подвели». Звучит?

– Это лучше, – согласился Басаргин.

Он незаметно ускорил шаг, чтобы отвязаться от собеседника, но у Фарбмана оказался припасен еще один, последний козырь.

– Заведующий тебя искал, – сказал юморист. – Зайди к нему. Дело, кажется, срочное…

«Значит, все-таки пошлют меня брать интервью у Горького, – мелькнуло в голове у Басаргина. – Боже, как это все ужасно. Он ведь был живым писателем когда-то, с Чеховым общался, с Куприным. Как же он позволяет делать из себя чугунный монумент? Не постигаю…»

Он подошел к двери кабинета заведующего и, узнав доносящийся изнутри визгливый женский голос, поморщился и даже убрал руку от ручки. В следующее мгновение дверь распахнулась.

– Я этого так не оставлю! – проверещала на прощание Теплякова. Ее тонкие губы недобро кривились, мышцы на шее напряглись, и стала она казаться не самой обыкновенной женщиной чуть за сорок, а чуть ли не древней старухой. – Я буду жаловаться! Вы не смеете сокращать мою рубрику!

– Это решение редколлегии, а не мое! – Поликарп Игнатьевич возвысил голос. – И читателям ваша рубрика не нравится…

– Ну, конечно же! Как же я не догадалась…

Она метнула злобный взгляд на Басаргина и прошла мимо него, каждой клеточкой своего организма источая ненависть. Писатель вошел в кабинет и тщательно притворил за собой дверь.

– Я не вовремя? – спросил он.

– Напротив, Максим Александрович. Садитесь…

Обычно Поликарп Игнатьевич не тратил слов попусту, и сотрудники выслушивали его стоя. Когда он предлагал садиться, это означало, что разговор предстоит длинный и трудный. Писатель напрягся.

– Садитесь, садитесь, – поторопил его заведующий. Он прошелся по кабинету, большому, но захламленному, и у Басаргина впервые мелькнула мысль, что крупному, могучему человеку должно быть тут тесно и неуютно, как в клетке. «Все вздор, – тотчас поправил себя писатель, пытаясь устроиться поудобнее на жестком казенном стуле, – это я чувствую себя в редакции как в клетке, а для него это смысл жизни, отними его – и он умрет».

– Мы вчера с вами говорили насчет интервью, – начал Поликарп Игнатьевич, проводя широкой ладонью по затылку. – Так вот…

«Черт бы его побрал, вашего Горького».

– Интервью с Горьким, – продолжал заведующий, – если помните. Словом, можете о нем больше не беспокоиться – я пошлю Черняка. А для вас есть другое задание.

– Я слушаю, – пробормотал Басаргин.

– На вторую полосу, для рубрики «Жизнь столицы», нужны очерки о работе уголовного розыска. Чтобы, так сказать, не только в хронике, а вообще… Важное и нужное учреждение. Что мы о нем знаем? Да ничего. Тут как раз подвернулся этот… вчерашний…