Ты мой закат, ты мой рассвет - Айя Субботина (2020)

Хочется, чтобы было больно, когда над порезом как-то сразу выступает темная капля крови, быстро превращается в толстую нитку и стекает на тыльную сторону ладони.

Я всегда очень боялась боли.

Мне хочется, чтобы прямо сейчас та часть моего мозга, которая отвечает за это чувство, дала сбой и заработала на предельных мощностях: чтобы я начала кричать, реветь, говорить, что умру, если меня не отвезти в больницу.

Но мне все равно.

Спокойно и тихо.

Только горько за разбитые игрушки.

Скрип снега под твердым торопливым шагом неприятно режет слух. Кажется, морщусь, или только думаю, что морщусь? Меня здесь как будто нет. Осталась только какая-то маленькая часть, которая вполне неплохо может прикидываться мной. Как в фильмах о призраках: человек идет себе через дорогу, ничего не подозревает, спешит по своим делам и не думает о плохом, а потом - бах! И вдруг видит себя, лежащим на медицинском столе, с вывороченной грудью, сломанными ребрами и кровоточащим сердцем, которое доктор только что попытался завести в последний раз.

Я словно смотрю на себя со стороны.

Невидимая реакция за кадром американского ситкома.

— Блядь, Йени, ты что тут делаешь... - Голос Антона не звучит вопросительно. Он совершенно сухой. Как будто эмоции выключились у нас обоих.

— Помоги собрать, пожалуйста, - отвечаю спокойно. И громко аплодирую сама себе.

— Ты палец порезала.

— Угу.

— Да брось ты эту херню!

Я спокойно отказываюсь от его помощи, когда пытается потянуть меня вверх, чтобы встала на ноги.

Хорошо, значит, соберу их сама.

— У меня телефон сел, - слышу над головой.

— Угу

Режу еще один палец.

Может, хоть в этот раз сработает?

Но мне все так же тихо и безмятежно. Странное чувство полного безразличия к происходящему.

Только игрушки очень жаль.

До слез

Глава пятнадцатая: Антон

О том, что происходит, я понимаю только после того, как Очкарик складывает битые елочные игрушки в коробку, поднимается, отряхивает снег с колен и как будто даже не замечает, что взамен белых хлопьев на джинсах остаются красные разводы.

Она порезалась.

Но, насколько сильно, вижу только когда берет коробку одно рукой, а вторую протягивает мне ладонью вверх: два пореза на пальцах, два поперек ладони.

— Пожалуйста, дай ключи. Я замерзла. Не хочу валяться в Новый год с температурой и насморком.

Ключи я ей не даю, потому что с такими ранами точно занесет себе заразу. Сам иду к дому, открываю ворота и потом - входные двери.

Блондинка стоит возле машины и так вздыхает и то и дело трогает волосы, словно это она - жена, которая застала мужа в компании чужой бабы.

А я даже не знаю, как ее зовут.

Писательница проходит в дом, ставит на пол коробку, стряхивает с плеча шубу.

— Аптечка... - пытаюсь сказать хоть что-то, но она каки не слышит.

— Проведи свою гостью, если это не очень сложно, - спокойно и тихо. Собирает ладони одну над другой, чтобы кровь не капала на пол. - Нам нужно поговорить.

Блондинка вскидывает руки, задирает брови куда-то чуть ли не под основание лба, когда останавливаюсь рядом.

— Вызови себе такси, у меня телефон сел. Я заплачу.

— Что? - удивляется, как будто заговорил на китайском. - Разве мы не...

— Мы - «не», - ставлю точку. - Это моя жена.

— Ааааа. - тянет она. Фыркает, проводит по мне оценивающим взглядом. - Я думала, ты все. Сам же говорил, что никого не хочешь любить.

— Вызови, блядь, такси. Или уебывай пешком. На этот раз доходит.

Почему, когда говоришь спокойно и вежливо - не доходит, но стоит вставить пару ласковых - и у людей мгновенно открывается третье ухо?

Когда-нибудь я найду ответ на этот вопрос.

— Такси сюда не доедет, - протягиваю блондинке пару купюр. - Придется спуститься с горки.