— Как же они могут быть ничтожны, если их воспевают в Библии? «Я принадлежу возлюбленному моему… Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами… Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоею миловидностию!.. Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность…»[45] Мне… не довелось испытать такую любовь, — грустно закончила она.

О счастливица! Судьба избавила ее от порока!

— Дважды овдовев, вы остались девственной, — молвил я. — И со мной тоже сохраните целомудрие. Кейт, я нуждаюсь в вашей доброте, а не в плотском женском очаровании. Меня пленяет ваша духовная натура.

— И какова же она, по вашему? — В ее голосе прозвучала странная печаль.

— Вы вобрали в себя все достоинства благочестивой христианки.

— Да?

Она выглядела разочарованной, услышав столь высокую похвалу.

— Будьте моей женой. Разве вы не согласны с тем, что Англия достойна благочестивой королевы?

— Согласна.

— Вы говорите «да», сознавая ваш долг перед родиной, или по… личным мотивам?

— По личным мотивам, — кивнула она. — Я не настолько патриотична.

Значит, я ей небезразличен. Мое сердце вдруг учащенно забилось.

— Я буду добрым с вами, Кейт, — пообещал я. — Добрым, мягким и праведным.

Она покорно склонила голову и тихо произнесла:

— Да, ваше величество.

* * *

В доме я нашел лишь Уилла, доктор Баттс отправился в луга собирать целебные травы, в том числе такие редкие, как очиток, чернобыльник и валериану, которые с восторгом обнаружил во время одной из прогулок. Уилл сидел на подоконнике, его фигура казалась темной на фоне золотистых летних полей. Он выглядел слегка отяжелевшим и уставшим. Неужели он тоже состарился, как не раз уже говорил мне?

— Уилл! — завидев его, сразу воскликнул я. — Должен сообщить тебе удивительную новость… Даже не знаю, как объяснить, но…

Он вяло пошевелился и повернулся ко мне, загородив весь оконный проем.

— Уилл, я… решил жениться, — заявил я, сам удивляясь своим словам.

— О господи, не может быть!

Он спрыгнул с подоконника, впустив в комнату свет.

— Так и есть, — подтвердил я.

— Не может быть… — повторил он. — Неважно, кто она, главное, что тебе нельзя больше жениться… Ты же поклялся…

Он подошел ко мне.

— И я не отказываюсь от клятв. Но сейчас все будет по-другому.

— Боже упаси! Ты говоришь так всякий раз. И ты прав, всякий раз все бывало по-другому, ведь другими были и сами дамы. О, Хэл, все многоженцы с упорством, достойным лучшего применения, на самом деле женятся на одной и той же любимой женщине, так ничему и не научившись. Если бы ты потрудился поразмыслить над этим, то не счел бы пятерых твоих жен такими уж разными, и тогда…

Неужели пятерых?

— Нет, настоящих жен было меньше! — возмущенно возразил я.

— Но, ваша милость, ведь венчался ты с каждой из них. И каждая из твоих избранниц, хотя бы краткое время, могла с гордостью и радостью называться новобрачной.

— Это неважно, Господь не возрадовался вместе с ними.

— Значит, не возрадуется и на сей раз!

— Эге! Похоже, ты претендуешь на то, чтобы Всевышний делился с тобой Своими намерениями! Ладно, признаюсь, что я и сам советовался с Богом, спорил, соглашался и даже восставал против Него, и мне, как никому из смертных, открывались глубины Его могущества. И хочу сообщить тебе… пути Господни поистине неисповедимы, никому не под силу понять их. Поэтому мы действуем по подсказке собственного скудного ума, уповая, что наши деяния таинственным образом впишутся в мозаику божественного замысла. И я, Генрих Тюдор, с этой надеждой вновь вступаю в брак.

— Значит, Кейт суждено стать королевой, — тихо пробурчал Уилл. — Пророчество сбывается. Ее честолюбивые стремления вознаграждены.

— Какое пророчество?