Мария Магдалина - Даниловский Густав (1994)

Слышу, как груди твои вздымаются страстью, как паруса кораблей на ветру, в эту ночь плывущих по морю.

Допусти меня к ним, пусть в объятиях губ моих их развернутся бутоны, пусть пышное тело согнется твое подо мною.

Сгорает сердце мое от желаний, пылает нутро, огнь кости снедает.

Если ты станешь, как город, – руки мои, как войска, вкруг обложат тебя; если в защитную крепость ты обратишься – преобразится в таран моя кровь, ею ударю в врата твои, и расступятся стены ее, и кровью вструюсь я в пробитую брешь, пламень внутри разожгу, пожар нас поглотит…

Голос захлебнулся, мелодия смешалась, и цитра вдруг смолкла.

Мария стояла, опершись о стену, с тяжело колышущейся грудью, ее подмывала волна сладостной истомы, в сердце разгорался огонь.

Но сразу утих жар ее крови, когда она услышала мелодичный звон многострунной кифары и веселый, молодой голос Тимона.

– Почему, – спрашивают у ручья стирающие женщины, – вода сегодня так тепла, мягка и душиста, а белье бело, как снег, и блестяще, как солнце? Потому что вверху купается Мария Магдалина… Согрелась вода под грудями ее, стала мягка меж ладоней, напиталась ароматом ее тела, засверкала заревом ее кос!

Почему нынче рыбы несутся против течения? – вопрошают рыбаки, вытаскивая сети пустыми. Потому что вверху купается Мария Магдалина, и все рыбки сбежались смотреть на чары ее тела, золотистыми жабрами трутся об ее белые ноги, выпрыгивают к ней золотой чешуей из волны и играют, как кудри ее, когда она плещется и колышется, как ладья на воде.

Почему так дрожат тростники, хоть нету зефира? Потому что вблизи купается Мария Магдалина, перегнувшись над водой, склоняет свое дивное тело, машет руками и порхает, как радужная стрекозка.

Счастливый ручей! Ты обтекаешь ее дивные формы и несешь на себе их чудное отражение к голубой глади озера.

Когда ты рождалась, Мария, не Геката, а Афродита прислушивалась к крику твоей матери, баюкали тебя в колыбели хариты, и ты стала розовою, как Эос, светлой, как свежие изломы скал Пентеликона, богатою формами, как коринфская колонна! Зачем ты держишь груди свои в узилище золотой сетки? Выпусти их, пусть, как белые голуби, они летят впереди роскошных форм твоего тела!

Я знаю чудесный сад, где цветут алые маки, – я хотел бы упиться ими навеки – это уста твои, Мария Магдалина! Я знаю в золотистом пуху, средь белых лилейных колен устланное из лепестков розы гнездо упоений, – я хотел бы уснуть в нем без сил.

– И я тоже! – узнала Мария грубоватый голос Катулла.

– Не мешай! – остановил его Сципион.

– Амур, – продолжал играть Тимон, – примеряй изгиб своего лука по бедрам Марии Магдалины; тогда стрела твоя пробьет самый сильный панцирь, пронзит всякий щит и попадет в самое сердце. Ты попал в меня, и я готов пить тебя, Мария, как горячее вино, носить, как плащ.

– Но спереди, – перебил Катулл.

– Не мешай! – промолвила на этот раз Мария, выходя из своего угла.

– Эвоэ! – раздался вакхический возглас юноши.

– Заря восходит, – вдохновенно воскликнул Тимон.

– Сейчас сойдет, – засмеялась Мария и сбежала со ступенек, а за нею Дебора.

– Наконец-то! Выманили тебя! Молодежь окружила ее.

– А где же носилки? – спросила Мария.

– Вот они! – ответил Сципион, сплетая с Тимоном руки, и оба подняли Марию, обхватившую руками их шеи. Октавий с факелом и Саул, потренькивая на цитре, шли впереди кортежа, сзади пыхтел Катулл, который тут же стал так неделикатно приставать к Деборе, что та начала пищать.

– Пусти ее, – пожурила его Мария, – а то она еще выронит шкатулку.

– А что, она носит в ней невинность?

– Меня интересует не ее невинность, а мои безделушки… Несите меня к Мелитте.

– Мы бы предпочли к себе…

– Надеюсь, – промолвила Мария, – но она меня ждет.

– Мы тоже ждали.

– Я обещала ей, а не вам!..

– Я приму и без обещаний, – пробурчал Катулл.

– Ступай к Коринне, медведь.