Семь смертей Эвелины Хардкасл - Стюарт Тёртон (2018)

В деревянном кресле у кровати сидит служанка с открытой книгой на коленях. Ей года двадцать три, не больше, a сама она крохотная, какого-то карманного размера; из-под белого чепца выбиваются светлые пряди. Она замечает нас, захлопывает книгу и торопливо вскакивает с кресла, разглаживая белый передник.

– Мисс Эвелина, – лепечет она, потупившись, – мы вас не ждали.

– Моему другу надо поговорить с мистером Коллинзом, – объясняет Эвелина.

Служанка мимолетно обращает ко мне карие глаза и тут же их опускает.

– Прошу прощения, мисс, он все утро лежит пластом, – говорит служанка. – Доктор дал ему какое-то снотворное.

– А можно его разбудить?

– Я не пробовала, мисс, но вот когда вы по лестнице поднимались, ступеньки очень громко скрипели, только он даже не шелохнулся. Хотя этот скрип и мертвого разбудит, а его вот никак.

Служанка опять глядит на меня, и на этот раз в карих глазах сквозит какое-то узнавание, впрочем она тут же возвращается к изучению половиц.

– Простите, мы с вами знакомы? – спрашиваю я.

– Нет, сэр, что вы! Просто… Я вам вчера за ужином прислуживала.

– Это вы принесли мне записку? – обрадованно говорю я.

– Нет, сэр, не я. Мадлен.

– Мадлен?

– Моя камеристка, – поясняет Эвелина. – Слуг не хватает, поэтому вчера я отправила ее помогать на кухне. – Взглянув на свои наручные часики, она добавляет: – Как раз сейчас она понесла обед охотникам, к трем пополудни вернется, и тогда мы ее вместе расспросим.

Я снова обращаюсь к служанке:

– А вы еще что-нибудь знаете о записке? Например, что в ней говорилось?

Служанка мотает головой, до боли сжимает руки. Похоже, бедняжке неловко, и мне становится ее жаль. Я благодарю ее и прощаюсь.

7

Мы идем по подъездной аллее к деревне, с каждым шагом деревья смыкаются все ближе. В моем воображении аллея представлялась совсем другой. На карте в кабинете она выглядела плодом великих трудов, широким проспектом, прорубленным сквозь чащу леса. На самом деле аллея – грунтовая дорога, изрытая колдобинами и усыпанная ветками и сучьями. Судя по всему, Хардкаслы вели долгие переговоры с непокоренным лесом, но выторговали у упрямого соседа лишь мелкие уступки.

Не знаю, куда именно мы идем и где Эвелина надеется встретить Мадлен, которая возвращается из леса. Я втайне подозреваю, что ей просто хочется подольше побыть вне дома. Вообще-то, ей незачем притворяться. За час, проведенный в обществе Эвелины, я впервые ощутил себя полноправной личностью, а не жалкими остатками таковой. Здесь, под ветром и дождем, бок о бок с другом, впервые за весь день я счастлив.

– И что, по-вашему, Мадлен вам расскажет? – Эвелина поднимает с дороги ветку, швыряет ее в лес.

– Вчера вечером она передала мне записку, я ее прочел и отправился в лес, где на меня напали, – объясняю я.

– На вас напали? – взволнованно спрашивает Эвелина. – Кто? Почему?

– Не знаю. Надеюсь, что Мадлен скажет, кто вручил ей записку. Может быть, она ее прочитала.

– Никаких «может быть», – говорит Эвелина. – Мадлен – парижская камеристка. Очень верная, мне с ней весело, но служанка она ужасная. Она наверняка считает, что чтение чужих писем входит в ее обязанности.

– Вы к ней очень снисходительны, – замечаю я.

– Увы, иначе нельзя, ведь я плачу ей скромное жалованье, – поясняет она. – И если она перескажет содержание записки, что с того?

– Обращусь в полицию. Они во всем разберутся.

У покосившегося указателя мы сворачиваем налево, углубляемся в лес, петляем по хитросплетениям узких, еле заметных тропок, и вскоре я перестаю понимать, как вернуться к особняку.

– А вы знаете, куда идти? – озабоченно спрашиваю я, отводя от лица низко нависшую ветку; последняя прогулка по лесу лишила меня памяти.