Скала - Питер Мэй (2012)

Сейчас я уже не помню, чему именно учился долгими зимними вечерами и ранними весенними утрами, помню только, что мне это не нравилось. Забавно, что в памяти всплывают разные мелочи. Например, шоколадно-коричневый цвет войлока, который покрывал карточный столик, и тусклое, но четкое кофейное пятно на нем, похожее очертаниями на Кипр. Или старый коричневый водяной подтек в углу на потолке, напоминавший мне летящую олушу, и трещину в штукатурке, которая пересекла подтек, карниз, а затем скрывалась за рельефными кремовыми обоями. А еще помню трещину в оконном стекле, которую видел, украдкой бросая взгляды на тот, уличный, мир. И запах табачного дыма, который всегда витал вокруг отца Артэра хоть и не помню, чтобы он когда-нибудь курил.

Мистер Макиннес был высоким худым мужчиной на добрых десять лет старше моего отца. Я думаю, семидесятые стали для него тем временем, когда он осознал, что не молод. Впрочем, в восьмидесятых он продолжал носить уже немодную тогда прическу. Странно, как люди иногда попадают в своеобразную временную петлю: они всю жизнь цепляются за взрастившие их времена — те же прически, стиль в одежде и музыкальные предпочтения, хотя мир вокруг них изменился до неузнаваемости. Моя тетка жила шестидесятыми: тиковая мебель, лиловые ковры, оранжевая краска, The Beatles. Мистер Макиннес слушал The Eagles. Я хорошо помню Tequila Sunrise, New Kids In Town и Life In The Fast Lane.

Мой преподаватель не был тщедушным, как положено человеку науки; напротив, он был статным мужчиной, любил ходить под парусом и был одним из завсегдатаев ежегодных походов на Ан-Скерр за птенцами олуши. Он был недоволен мною в тот вечер, потому что я никак не мог сосредоточиться. Когда я пришел, Артэра просто распирало от желания что-то мне рассказать, но его отец быстро проводил меня в заднюю комнату и велел сыну успокоиться. Что бы там ни случилось, это может подождать до конца занятий. Я прямо-таки чувствовал нетерпение Артэра, поджидавшего меня за дверью. Мистер Макиннес, осознав в конце концов, что ведет заведомо проигрышный бой, отпустил меня пораньше.

Артэр едва дождался окончания моих занятий. Выбравшись из дома, мы поспешно двинулись по главной дороге, ведущей к скрытым в темноте воротам. Ночь была леденяще холодной, а чернильно-черное небо усыпано звездами, похожими на вкрапления драгоценных камней. Погода стояла безветренная, и густой белый иней уже начал пылью ложиться на вересковую пустошь. Он сверкал под светом осенней луны, бросавшей лучи на необычайно неподвижное, словно застывшее море. Говорили, что такая погода продлится на Гебридах еще несколько дней. Идеальная ночь для костров. Я слышал взволнованное дыхание Артэра. Он стал крупным и сильным малым, выше меня ростом, но его астма порой все еще напоминала о себе. Он глубоко затянулся из своего ингалятора:

— У ребят из Свэйнбоста есть тракторная шина, а она больше шести футов в диаметре!

— Вот черт! — выругался я. Такая покрышка будет гореть гораздо лучше того, что имелось у нас. Мы собрали больше дюжины шин и камер, но все они были автомобильные или велосипедные. А ведь мальчишки Свэйнбоста наверняка запаслись чем-то таким же. — Где они ее взяли?

— Какая разница? Главное, что она у них есть, и костер у них выйдет гораздо лучше нашего, — он замолчал, высматривая разочарование в моих глазах. — Может быть.

Я нахмурился:

— Что ты имеешь в виду под «может быть»?

Артэр заговорщицки смотрел на меня:

— Они не в курсе, что мы знаем об их находке. Они просто спрятали ее где-то до праздника.

По-моему, я переусердствовал с учебой в тот вечер, потому что никак не мог понять, к чему он клонит:

— И что?

— Они думают, что если мы узнаем, то постараемся навредить им.

Я уже начинал замерзать:

— Ну ладно, мы знаем. Но я все равно не понимаю, что мы вообще можем сделать с тракторной шиной.