Вопрос смерти и жизни - Ирвин Ялом, Мэрилин Ялом (2021)

Я так рада, что мои речевые способности полностью восстановились. На самом деле я – прирожденная болтушка. Когда мне было четыре или пять лет, мама водила меня на уроки ораторского мастерства. Мы приседали в реверансе перед мисс Бетти и читали стихи для других детей и их гордых мамочек. С тех пор я всегда получала огромное удовольствие от публичных выступлений, не говоря уже о частных беседах.

Но теперь я устаю от долгих разговоров. Я ограничиваю себя получасом общения с друзьями, которые регулярно приезжают меня навестить. Даже продолжительные телефонные звонки утомляют меня.

Когда меня охватывает отчаяние, я стараюсь убедить себя, что должна быть благодарной. Я по-прежнему могу говорить, читать и отвечать на электронные письма. Я окружена любящими людьми и живу в уютном и красивом доме. Есть надежда, что дозу химиотерапевтических препаратов удастся уменьшить и что я снова смогу жить полунормальной жизнью, хотя прямо сейчас мне не верится, что это когда-нибудь произойдет. Я пытаюсь смириться с жизнью инвалида или, по крайней мере, с жизнью реконвалесцента, как в прошлом вежливо называли таких людей, как я.

Глава 3. Осознание эфемерности бытия

Май

За последние несколько лет я потерял сразу трех очень близких друзей – Херба Коца, Ларри Зароффа и Оскара Додека. Я знал их со старших классов; мы вместе учились в колледже и вместе проводили вскрытия на занятиях по анатомии на первом курсе медицинской школы. Мы были близки всю жизнь. Теперь все трое ушли, и я остался единственным хранителем воспоминаний о нашем совместном прошлом. Хотя я поступил в медицинскую школу более шестидесяти лет назад, они все еще живы в моей памяти. В самом деле, у меня есть странное ощущение, что если бы кто-то открыл нужную дверь и заглянул внутрь, то чудесным образом увидел бы нас четверых. Мы деловито рассекаем сухожилия и артерии. Мой друг Ларри, который уже тогда знал, что станет хирургом, смотрит на результаты моего труда и заявляет, что мое решение стать психиатром – истинное благословение для мира хирургии.

Особенно живо я помню кошмарный инцидент, который произошел в тот день, когда нам предстояло извлечь и препарировать мозг. Сдернув с трупа черный брезент, мы заметили в одной из глазниц большого таракана. Нам всем было противно – но мне больше, чем остальным: я с детства боялся тараканов, которые часто шныряли по полу бакалейной лавки моего отца и нашей квартиры над магазином.

Вернув брезент на место, я уговорил остальных прогулять вскрытие и вместо этого сыграть пару партий в бридж. Мы часто играли за обедом. Следующие две недели наша группа резалась в карты вместо того, чтобы корпеть в анатомичке. Хотя играть я научился неплохо, мне стыдно, что я, посвятивший всю жизнь изучению человеческого разума, прогуливал анатомирование мозга!

Но что действительно меня тревожит, так это то, что эти яркие, осязаемые, насыщенные эмоциями события существуют только в моем собственном сознании. Конечно, это очевидно – все это знают. Но в глубине души я почему-то никогда в это не верил; я не понимал, что никто, кроме меня, не может открыть «нужную» дверь и увидеть анатомичку. В реальности нет ни двери, ни анатомички, ни четверых студентов, склонившихся над телом. Мой прошлый мир сохранился только в нейронах моего мозга. Когда я, единственный оставшийся в живых из нас четверых, умру – пфф! – все испарится, и эти воспоминания исчезнут навсегда. Вдумываясь в это, я чувствую, как земля уходит из-под моих ног.