Разум убийцы - Ричард Тейлор (2021)

Через некоторое время в тот же день произошло убийство. Кьяра Леонетти ехала домой на 492-м автобусе от Бекслихита до Футс-Крея, но вышла раньше. К несчастью, она решила воспользоваться не тем маршрутом, что обычно, потому что погода была теплой. В 17:51 ей позвонила подруга из Милана. Кьяра сняла трубку, но ее приятельница услышала крики, плач и звук нажатия кнопок на телефоне.

Тело девушки было найдено на следующий день.

Все, что я узнал, только укрепило мнение о том, что убийца действовал хаотично и импульсивно, а не расчетливо и продуманно. Мужчина не планировал все заранее, а воспользовался случайной встречей. Я уже продумывал вопросы для экспертизы.

На следующей неделе я поехал на психиатрический опрос Ли Уотсона, находившегося в Белмарше, одной из восьми британских тюрем максимально строгого режима. Она была возведена на месте болота рядом с Темсмидом и насосной станцией в Кросснесс. Мрачное и внушительное, но современное кирпичное здание тюрьмы было построено по американской модели, чтобы сэкономить на услугах архитектора.

Некоторые из самых закаленных тюремных надзирателей (в Белмарше таких немало) относятся к приходящим психиатрам пренебрежительно и подозрительно. Мы помогаем как обвинению, так и защите лучше разобраться в деле, но надзиратели часто видят в нас людей, которые могут «переманить» заключенных в уютную больницу, хотя они должны оставаться за решеткой. Это означает, что нас встречают безо всякой радости и нередко мы приезжаем зря. «Простите, док, – говорят нам. – Он не хочет вас видеть и отказывается выходить из камеры». Позднее мы можем узнать от обеспокоенного адвоката, что его клиент с нетерпением ждал нашего визита, но никто так и не постучал в дверь камеры.

Теперь я стал более настойчивым в таких ситуациях: прошу проводить меня к камере и, если мне в этом отказывают, требую встречи с начальником тюрьмы. Конечно, обстоятельства постоянно меняются, и мне приходится подстраиваться (способность адаптироваться – еще одно важное качество для моей профессии). Мне не раз приходилось проводить опрос параноидальных и агрессивных заключенных, стоя за дверью камеры или за спиной надзирателя в полном защитном обмундировании. Бывает, дать оценку просто невозможно – например, если заключенный отказывается сотрудничать или у него острый психотический эпизод (в таком случае он может лежать на полу камеры, измазанный собственными фекалиями, и ни на что не реагировать). В таких ситуациях мне приходится основываться только на собственных наблюдениях и рассказах других людей о поведении пациента.

Показав документ о назначенной встрече и пройдя через главные ворота Белмарша, я оставил в шкафчике часы, ключи и кошелек, с собой взял только бумагу и две ручки (канцелярские скрепки и зажимы запрещены). Досмотр, немного более тщательный, чем в аэропорту, включал проход через арочный металлодетектор, проверку ручным металлоискателем и прощупывание. Мне пришлось снять запонки, ремень и обувь. После этого я терпеливо ждал проводника в лице тюремной медсестры. Мы пересекли двор, патрулируемый кинологами в черной униформе и с рациями. Немецкие овчарки натягивали поводки.

Это место вселяло страх и паранойю. Когда я оказался там впервые, мне в голову пришла мысль о том, выйду ли когда-нибудь оттуда. Я боялся, что на меня сфабрикуют дело или задержат за какой-нибудь незначительный проступок. Как обычно, автозаки ждали заключенных, словно такси строгого режима. Хотя со стороны может показаться, что в тюрьме с 1500 преступниками практически ничего не происходит, в лондонском следственном изоляторе совершается около 100 передвижений ежедневно: заключенные едут в суд и возвращаются оттуда, их перевозят в другие тюрьмы, из суда поступают «свежие» осужденные.