Человек в поисках смысла - Виктор Франкл (1985)

Поезд остановились у станции. Первоначальная тишина была прервана криками команд. С тех пор все время, опять и опять, во всех лагерях нам предстояло слышать эти грубые, пронзительно резкие интонации. Они звучали почти так, как звучит последний крик жертвы, но не совсем: в них была дерущая горло хрипота, как будто голос надорван непрерывным криком человека, которого убивают снова и снова. Двери вагонов распахнулись, и внутрь вошла небольшая группа заключенных. Они были в полосатой форме, с обритыми головами, но выглядели хорошо откормленными. Они говорили на всевозможных европейских языках и даже шутили, что в тех обстоятельствах звучало дико. Как утопающий хватается за соломинку, так мой врожденный оптимизм (который часто руководил моими чувствами даже в самых безнадежных ситуациях) стал нашептывать мне такую мысль: эти заключенные выглядят очень неплохо, они как будто в хорошем настроении и даже смеются. Кто знает - может быть, и мне удастся устроиться так удачно?

В психиатрии известно определенное состояние под названием «иллюзия отсрочки». Непосредственно перед казнью осужденный впадает в иллюзию, что в самый последний момент он может быть помилован. Мы тоже ухватились за обрывки надежды и поверили, что все будет не так уж плохо. Нас ободрял сам вид красных щек и округлых физиономий. Мы не знали, что эти заключенные составляют специально отобранную элиту, которая годами была приемной командой новых транспортов, ежедневно прибывавших на станцию. Они брали на себя заботу о новоприбывшших и о их багаже, особенно о дефицитных вещах и драгоценностях. Освенцим был в последние годы войны особым местом в Европе. Там скопились уникальные сокровища из золота и серебра, платины и бриллиантов, и не только в огромных складах, но и в руках эсэсовцев.

Полторы тысячи заключенных теснились в пространстве, рассчитанном самое большее на двести человек. Нам было холодно и голодно, и не было места не то что прилечь, но даже присесть на корточки. Один кусок хлеба весом в 150 г. был нашей единственной едой за четыре дня. Однако я слышал, как дежурный заключенный торговался с одним из членов приемной команды по поводу булавки для галстука из платины с бриллиантами. Большинство добычи будет вскоре продано за выпивку - шнапс. Я не могу припомнить, сколько тысяч марок требовалось для покупки необходимого для вечеринки количества шнапса. Но я знаю, что эти «старые» заключенные нуждались в спиртном. Кто в тех условиях мог их упрекнуть за то, что они стремились одурманить себя? Была еще одна категория заключенных, которая вообще получала выпивку в неограниченном количестве: это были те, кто обслуживал газовые камеры и крематории, и очень хорошо знали, что однажды их заменят другими, и из невольных палачей они превратятся в жертв.

Почти каждый из нашего транспорта питал иллюзию, что его пощадят, что все будет хорошо. Мы сперва не поняли важности наступившей сцены. Нам приказали оставить багаж в поезде и выстроиться в два ряда - женщины с одной стороны, мужчины - с другой, чтобы пройти мимо старшего офицера СС. Как ни удивительно, у меня хватило храбрости спрятать свой рюкзак под курткой. Моя шеренга проходила перед офицером, один за другим. Я понимал, как опасно, если офицер заметит мой мешок. В худшем случае, он собъет меня с ног; я знал это из предыдущего опыта. Я инстинктивно выпрямился, приближаясь к офицеру, чтоб он не заметил моего тяжелого груза. И вот я перед ним - лицом к лицу. Это был высокий человек, стройный и подтянутый в своей безупречно чистой форме. Какой контраст с нами, грязными и неряшливыми после нашего долгого путешествия! Он стоял в небрежно-высокомерной позе, поддерживая правый локоть ладонью левой руки. Правая кисть была поднята, и указательным пальцем он неторопливо указывал либо направо, либо налево. Никто из нас не имел представления о зловещем значении этого легкого мановения пальца, указывающего то направо, то - гораздо чаще - налево.