Ветер с севера - Симона Вилар (1996)

– Пей, девочка, пей, – приговаривала Тетсинда. – Это крепкий отвар крапивы, он остановит кровотечение. Бедняжка, сколько крови, сколько крови… Но ничего, Птичка, женщинам часто приходится переживать подобное, надо только постараться как можно быстрее все забыть. Главное – ты осталась жива. А вот маленькая Инда не выдержала, да и эта молоденькая монахиня, сестра Агата, тоже умерла. Ее убили норманны, когда натешились. Проткнули копьем, словно куропатку вертелом. Их предводитель бранил язычников за это. Он и тебя спас, привез всю в крови, перебросив через седло. А его брат Атли, узнав, что я разбираюсь в травах, велел мне вылечить тебя.

По лицу Эммы прошла судорога. Ролло! От одного звука этого имени жгучая ненависть хлынула к груди. А вместе с ненавистью проснулись телесные силы. Медленно, несмотря на протесты Тетсинды, она приподнялась на локтях.

– Лежи, лежи, – настаивала женщина. – У тебя щека рассечена, и я наложила примочку с отваром гвоздики и беладонны, чтобы не так больно было, когда я начну зашивать. Успокойся, я сейчас тобой займусь.

Но Эмма уже широко открытыми глазами оглядывалась вокруг. Она лежала на куске грубой ткани, расстеленной в кустах возле частокола старой каменной башни в конце долины. На ней не было никакой одежды, тело покрывал темный теплый плащ. Рядом трещали и сыпали искры два воткнутых в землю факела – чтобы Тетсинда могла различить, что делает. Однако основной свет шел откуда-то сбоку. От малейшего движения Эмму пронзала острая, как адский меч, боль, но она повернула голову и стала неотрывно глядеть на гигантский пожар там, где когда-то находились постройки Святого Гилария. Пламя ревело, выплевывая в темное ночное небо языки черно-багрового пламени, даже здесь, в дальнем конце долины, воздух колебался и дрожал от потоков жара, распространяемого горящим строением. На фоне этого адского багрового зарева метались черные силуэты норманнов.

Тетсинде все же удалось уложить Эмму. Она велела ей потерпеть и стала осторожно зашивать рассеченную скулу мягкой вареной жилой. Сцепив зубы, девушка сдерживала стоны. Толстуха Тетсинда, чтобы отвлечь ее, тихонько говорила:

– Это они устроили погребальный костер для этого, как его там, – Ингольфа. Других убитых норманнов тоже отнесли туда. В старину так хоронили и франков. Мы все смотрели на это, ибо язычники заставили нас. Старика Ингольфа, по которому так скорбит их предводитель, они поместили в главном зале капитула, в руки ему вложили его меч, в ногах убили его коня, а в головах… Что, Птичка? Трудно? Потерпи. Так вот, в головах положили девушку, бедняжку Касьянду, сестру Вульфрада. Таков обычай безбожников. Ролло сам задушил ее ремнем. И это я видела своими глазами. Потом Ролло вышел, запер дверь и поднес факел к кровле. Огонь побежал по сухим, пропитанным смолой доскам. Силы небесные, ведь все сгорело – часовня, клуатр с галереей, дормиторий, хозяйственные дворы… А язычники устроили пиршество перед огнем, пьют, поминая своих умерших. Но я уповаю, что окаянные души этих демонов из огня прямиком отправятся в адское пекло, будь они трижды прокляты!

Последние слова Тетсинда произнесла дрожащим от ненависти голосом и горько заплакала.

– Звери… Моего маленького Ходо убили… Сломали, как куклу, прямо у меня на глазах. А Серваций… О, бедный, бедный мой Серваций – да судится ему царствие небесное, в кое он так верил! Его утыкали дюжиной стрел, как ежа, когда он с секирой в руках выбежал им навстречу. Надеюсь только, что смерть его была легка, и он умер сразу. У меня теперь только Юдик остался. Ишь, как полыхает, – вновь покосилась она на пожарище. – Аббатство было такое большое, а к утру небось только груда пепла останется…

Эмма вдруг забеспокоилась, не отрывая глаз от огня. С трудом разлепив запекшиеся губы, вымолвила:

– Ги? Там?..

Тетсинда сокрушенно покачала головой.