Лирика. Т2 - Стихотворения 1815-1873 - Тютчев Федор Иванович (1966)

Не звучит рояль-Голиаф,

Звуколюбец, душемутитель,

Мирабо фортепьянных прав.

– Разве руки мои – кувалды?

Десять пальцев – мой табунок!

И вскочил, отряхая фалды,

Мастер Генрих – конек-горбунок.

Чтобы в мире стало просторней,

Ради сложности мировой,

Не втирайте в клавиши корень

Сладковатой груши земной.

Чтоб смолою соната джина

Проступила из позвонков,

Нюренбергская есть пружина,

Выпрямляющая мертвецов.

* * *

– Нет, не мигрень, но подай карандашик

ментоловый, —

Ни поволоки искусства, ни красок пространства

веселого!

Жизнь начиналась в корыте картавою мокрою

шёпотью,

И продолжалась она керосиновой мягкою

копотью.

Где-то на даче потом в лесном переплете

шагреневом

Вдруг разгорелась она почему-то огромным

пожаром сиреневым…

– Нет, не мигрень, но подай карандашик

ментоловый, —

Ни поволоки искусства, ни красок пространства

веселого!

Дальше, сквозь стекла цветные, сощурясь,

мучительно вижу я:

Небо как палица грозное, земля словно

плешина рыжая…

Дальше – еще не припомню – и дальше как

будто оборвано:

Пахнет немного смолою да, кажется, тухлою

ворванью…

– Нет, не мигрень, – но холод пространства

бесполого,

Свист разрываемой марли да рокот гитары

карболовой!

* * *

Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья

и дыма,

За смолу кругового терпенья, за совестный деготь

труда.

Как вода в новгородских колодцах должна быть

черна и сладима,

Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью

плавниками звезда.

И за это, отец мой, мой друг и помощник мой

        грубый,

Я – непризнанный брат, отщепенец в народной

семье —

Обещаю построить такие дремучие срубы,

Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.

Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи —

Как, прицелясь насме?рть, городки зашибают

в саду, —

Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе

И для казни петровской в лесах топорище найду.

Канцона

Неужели я увижу завтра —

Слева сердце бьется – слава, бейся! —

Вас, банкиры горного ландшафта,

Вас, держатели могучих акций гнейса?

Там зрачок профессорский орлиный, —

Египтологи и нумизматы —

Это птицы сумрачно-хохлатые

С жестким мясом и широкою грудиной.

То Зевес подкручивает с толком

Золотыми пальцами краснодеревца

Замечательные луковицы-стекла —

Прозорливцу дар от псалмопевца.

Он глядит в бинокль прекрасный Цейса —

Дорогой подарок царь-Давида,

Замечает все морщины гнейсовые,

Где сосна иль деревушка-гнида.

Я покину край гипербореев,

Чтобы зреньем напитать судьбы развязку,

Я скажу «села» начальнику евреев

За его малиновую ласку.

Край небритых гор еще неясен,

Мелколесья колется щетина,

И свежа, как вымытая басня,

До оскомины зеленая долина.

Я люблю военные бинокли

С ростовщическою силой зренья.

Две лишь краски в мире не поблекли:

В желтой – зависть, в красной —

нетерпенье.

* * *

Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.

С дроботом мелким расходятся улицы

в чоботах узких, железных,

В черной оспе блаженствуют кольца бульваров.

Нет на Москву и ночью угомону,

Когда покой бежит из-под копыт…

Ты скажешь: где-то там, на полигоне,