Мертвая зыбь - Юхан Теорин (2015)

– Что значит «трудно сказать»? Несколько дней – это сколько? Три? Значит, ты вернешь машину в воскресенье?

– В понедельник, – быстро сказала Юлия.

– Если в понедельник, тогда пораньше.

– Попытаюсь… Лена?

– Договорились. Привет папе и…

– Лена… Это ты спрятала фотографию Йенса в комод?

Но сестра уже успела прервать разговор.

Юлия вздохнула и тоже нажала кнопку отбоя.

– Кто это был?

– Твоя вторая дочь. Просила передать привет.

– Хочет, чтобы ты вернулась?

– Ну да. Хочет держать меня под контролем.

Она села в кресло напротив отца. Бузинный чай с медом стоял на столе. Чай уже успел остыть, но она все равно отхлебнула глоток.

– Беспокоится за тебя?

– Наверное.

«За свою машину она беспокоится, а не за меня».

– Здесь-то поспокойнее, чем в Гётеборге, – улыбнулся Герлоф, но улыбка тут же исчезла: вспомнил, что произошло утром. Уставился в пол и замолчал.

Воздух в доме постепенно прогревался. За окном уже опустилась ночь, время шло к девяти. Интересно, есть ли у него здесь постельное белье.

– Смерти я не боюсь, – вдруг произнес Герлоф. – Когда молодой был – да… столько лет на море, мели, мины, шторма… а теперь я уже слишком стар, меньше стал бояться… а когда Элла попала в больницу, так и совсем перестал. Эта осень, когда она ослепла… а потом медленно от нас уходила…

Юлия молча кивнула. Ей не хотелось думать про смерть матери.

Йенс ушел из этого дома. Почему? Две причины – во-первых, Герлофа не было дома, он чинил сети на берегу. Во-вторых, его бабушка Элла уснула сразу после полудня. В то лето она жаловалась на постоянную усталость, и ее хозяйственную неугомонность как ветром сдуло. Все это казалось совершенно необъяснимым, пока врачи не поставили диагноз. Диабет.

Йенс исчез, а его бабушка прожила еще несколько лет после этого. Растаяла постепенно, измученная горем и сознанием своей вины: как она могла уснуть в тот день?

– Когда стареешь, смерть напрашивается в друзья, – сказал Герлоф. – Или в знакомые. Хочу, чтобы ты знала… с этим я справлюсь. Я имею в виду Эрнста.

– Надеюсь.

Ей даже не приходило в голову подумать – Герлоф же потерял едва ли не самого близкого человека! Каково ему сейчас?

– Жизнь продолжается. – Герлоф отхлебнул чай.

– Так или иначе.

Они помолчали.

– Ты настаиваешь, чтобы я задавала вопросы?

– Конечно. Спрашивай.

– О чем?

– Ну… Вот, например, хочешь знать, как называлась эта круглая штука, которую кто-то столкнул с обрыва?

Юлия смотрела на него непонимающе.

– Ты видела… почти бесформенный камень. Полицейские из Боргхольма наверняка тебя спрашивали. Или Леннарт.

– Нет. – Она задумалась. – Думаю, они его даже не видели. Они смотрели только на эту часовню… да и я о нем не подумала. А что случилось с этим камнем?

– Хотел бы я знать. Меня название его смущает.

– И как же он называется?

– Эрнсту эта работа почему-то не нравилась. То ли у него трещина пошла не там, то ли камень крошковатый… не знаю. И он окрестил его «Камень Канта». Или еще проще – «Нильс Кант».

Снова наступило молчание.

Герлоф смотрел на Юлию, явно ожидая реакции, но она не знала, на что реагировать.

– Нильс Кант, – механически повторил она. – Ну и что?

– А ты никогда не слышала это имя? Никто тебе о нем в детстве не говорил?

– Насколько я помню, нет. Но имя звучит знакомо.

– Семейство Кантов жило здесь, в Стенвике. Нильс, сын их… как говорят, в семье не без урода. Но когда ты родилась после войны, его уже здесь не было.

– Вот как.

– Уехал.

– И чем он был так плох, этот Кант? Убил кого-нибудь?

Эланд, май 1945 года