Если я останусь - Гейл Форман (2012)

Как только все ушли, мама повернулась ко мне, и я просто упала на нее с плачем, выпуская из себя напряжение и неуверенность последних нескольких недель. Она молча обнимала меня, не мешая заливать слезами ее свитер. Когда я выплакалась, она сунула мне губку.

— Ты моешь. Я вытираю. Мы разговариваем. Меня это всегда успокаивает: теплая вода и мыло.

Мама взяла посудное полотенце, и мы приступили к работе. Я рассказала ей о нас с Адамом.

— У нас было полтора идеальных года. Таких идеальных, что я никогда и не думала о будущем. О том, что оно разведет нас в разные стороны.

Мама улыбнулась, понимающе и печально.

— Зато об этом думала я.

Я повернулась к ней. Она смотрела, как за окном парочка воробьев купается в луже.

— Я помню прошлый год, когда Адам пришел к нам на Рождество. Тогда я сказала твоему отцу, что ты влюбилась слишком рано.

— Понятно–понятно. Что глупый ребенок может знать о любви?

Мама перестала вытирать сковородку.

— На самом деле я не это имела в виду, а ровно противоположное. Вы с Адамом никогда не казались мне «школьной парочкой». — Мама изобразила пальцами кавычки. — Это было совсем не похоже на пьяный перепих на заднем сиденье чужого «шевроле» — такое сходило за отношения, когда я училась в школе. Вы, ребята, выглядели и до сих пор выглядите влюбленными по–настоящему, глубоко. — Она вздохнула. — Но семнадцать лет — неудобный возраст для любви.

Это заставило меня улыбнуться, и под ложечкой слегка отпустило.

— Да ну? — притворно удивилась я. — Вот если бы мы оба не были музыкантами, то могли бы вместе ходить в университет и жить припеваючи.

— Это бегство от действительности, Мия, — возразила мама. — Все отношения трудны. Как в музыке: иногда получается гармония, а иногда какофония. Уж не мне тебе это объяснять.

— Наверно, ты права.

— И кстати, музыка вас двоих и свела — так мы с папой всегда считали. Вы оба были влюблены в музыку, а потом влюбились и друг в друга. У нас с твоим папой получилось почти так же. Только я не играла, а слушала. К счастью, я была чуть постарше, когда мы встретились.

Я никогда не рассказывала маме о том, что Адам ответил в тот вечер после концерта Йо–Йо Ма на мой вопрос — почему я? О том, что без музыки у нас точно не обошлось.

— Ага, но сейчас мне кажется, что именно музыка нас и разведет.

Мама покачала головой.

— Ерунда. Музыка этого сделать не может. Жизнь может повести вас разными путями, но каждому придется выбирать, по какой дороге идти. — Она повернулась ко мне. — Адам ведь не пытается отговорить тебя ехать в Джульярд?

— Не больше, чем я пытаюсь уговорить его переехать в Нью–Йорк. И все это просто смешно. Я даже могу не поступить.

— Можешь. Но куда–нибудь все равно поедешь. Думаю, все мы это понимаем. И то же самое будет у Адама.

— По крайней мере, он может ездить куда–нибудь, а жить здесь.

Мама пожала плечами.

— Возможно. По крайней мере, пока.

Я спрятала лицо в ладонях и покачала головой.

— Что же мне делать? — прорыдала я. — Я чувствую себя так, будто ввязалась в перетягивание каната.

Мама скорчила сочувственную гримасу.

— Я не знаю. Но знаю точно: если ты захочешь остаться и быть с ним, я тебя поддержу, хотя, возможно, я так говорю только потому, что ты вряд ли откажешься от Джульярда. Но я пойму, если ты выберешь любовь — к Адаму, а не к музыке. Ты в любом случае выиграешь и в любом случае проиграешь. Что я могу тебе сказать? Любовь — жуткая стерва.

Потом мы говорили об этом с Адамом еще один раз. Мы сидели в «Доме рока», на его матрасе. Адам что–то наигрывал на акустической гитаре.

— Я могу не поступить, — сказала я, — могу, в конце концов, остаться в нашем университете. В душе я даже надеюсь, что меня не примут и не придется выбирать.

— Но если тебя примут, то выбор уже сделан? — спросил Адам.