Сумерки - Дмитрий Глуховский (2007)

Однако когда минут через пятнадцать беспокойных блужданий по квартире я вновь задел взглядом циферблат, малая стрелка сползла вниз ровно на четверть оборота. Они снова шли? Забавно.

И тут в моей голове метнулось нечто… Воспоминание? Мысль? Яркое, как первое мгновение дежа-вю, и такое же эфемерное, мимолетное. Уцепившись за этот образ, я осторожно, словно он держался на грозящем порваться волоске, потянул его к себе… Что-то связанное с индейскими обрядами… Боже!

Меня захолонуло. Колени подогнулись, в животе нехорошо защекотало. Боясь того, что сейчас увижу, я достал из ящика стола наручные электронные часы с оборванным ремешком. Они-то оставались неподкупными и равнодушными к любым потрясениям. И показывали они ровно столько же, сколько круглые настенные, столько же, сколько кремлевские Куранты, сколько и любые другие верно идущие часы в этом городе.

Действительно, до одиннадцати утра оставалось уже совсем немного, и все же на улице стояли душные, непроглядные, невозможные сумерки.

Расплескивая горячий воск, я бросился к книжным полкам, где притворялся спящим Э. Ягониэль. Да, он был готов рассказать мне еще раз о странном и завораживающем ритуале, проводимом юкатанскими индейцами раз в пятьдесят два хааба, когда Вселенная замирала на краю пропасти. О тех страшных пяти днях, в которые Земля отдавалась на милость чудовищ и бесов, когда люди, притихшие, перепуганные прятались по своим хижинам и дворцам, не отваживаясь показаться за дверь. Потому что на пять бесконечно долгих дней духи смерти были спущены с цепи и рыскали по свету, алчно заглядывая в оконца человеческих жилищ. А в конце этого испытания выдержавшие его должны были столкнуться еще с одним, куда более суровым.

Пока я перечитывал описания обрядов и вспоминал их смысл, прошло еще около получаса, но небосвод оставался все таким же черно-серым, грязноватым, непроницаемым. Я более не нуждался в толкованиях, Ягониэль объяснил мне все. Хотя столбняк, выгибавший Землю в болезненных агониях, был усмирен, отмены приговора это не означало. Напротив… Мне подумалось о той расслабленности, в которой опадает тело казнимого электрическим разрядом осужденного, после того как ток отключается.

Что же… Мне оставалось только одно.

В свой последний поход я собирался основательно, словно отправляясь в экспедицию на Северный полюс. Термос с чаем, теплая одежда, ручка и кипа чистой бумаги, две упаковки стеариновых свечей, стеклянный колпак, чтобы их не задуло. Да, стоит взять еще один свитер: там, наверху, сейчас, наверное, очень ветрено…

Поднимаясь на десятый этаж по лестнице, я прикладывался ухом к дверям соседских квартир. Везде было тихо; только в двух из них заглушенные разговоры чередовались с придушенным детским плачем. Мрачную торжественность этих минут ощущал не только я: люди боялись говорить громко и покидать укрытие родных стен, чувствуя поджидающих их во внешнем мире демонов. Я же их не страшился: что значит встреча с духами по сравнению с тем, что предстоит встретить всему миру в ближайшие часы?

Замок и милицейскую печать, закрывавшие мне выход на крышу, я легко сломал. Большинство законов и правил, преисполненных значения в обычное время, накануне Апокалипсиса теряют всякий смысл. Ветер вечности срывает с человека всю нанесенную обществом шелуху, всю наросшую коросту цивилизации, оставляя его первозданным, нагим и беззащитным — наедине с собой и с миром, один на один с богами и со смертью.

Вопреки моим ожиданиям, на крыше почти не было холодно. Густые серые клочья облаков, жирно выписанные маслом на черном полотне небосклона, застыли, словно божественное дыхание, обычно подхватывающее и гонящее их вдаль, иссякло. Словно передо мной и вправду была мертвая картина.

Я огляделся.