Падший - Павел Корнев (2016)

– Если бы! – горестно вздохнул Соколов. – На службе! – Он снял пробку с принесенного графина, налил себе стопку водки, потом зачем-то плеснул немного в чайное блюдечко и поинтересовался: – Лев Борисович, по маленькой?

– Пожалуй, воздержусь, – отказался я, с нескрываемым удивлением наблюдая за манипуляциями Красина, который положил в блюдце с водкой ломоть белого хлеба. – Жарко сегодня.

– Тут всегда жарко, – уверил меня Иван Прохорович. – Жарко, и не протолкнуться от известных личностей. А уж на открытие амфитеатра и вовсе весь бомонд собрался. Ожидается даже ее императорское высочество, слышали?

– Нет, – ответил я, нервно вздрогнув. Пересекаться со своей венценосной родственницей и тем паче ее окружением не хотелось абсолютно.

Обедаю – и сразу на вокзал. Без промедления.

Только вот не станут ли меня ждать именно там? Или даже не меня, а погибшего стюарда? Ведь он, без сомнения, намеренно выгадал время поджога, чтобы после прыжка с парашютом приземлиться в окрестностях Монтекалиды и укатить отсюда по железной дороге. Могут его встречать, могут.

Я погрузился в напряженные раздумья и едва не пропустил рассказ Соколова о причинах его пребывания в курортном городе.

– И вот меня посылают сюда светским обозревателем, – объявил Иван Прохорович, – а суточных выделяют – с гулькин нос. Не поверите, скоро начну милостыней побираться.

– Вашему брату к этому не привыкать, – сварливо отметил Емельян Никифорович, переворачивая хлеб. – Многие так и вовсе нормальным полагают сначала в газете человека грязью облить, а потом у него же на водку целковый занять.

На виске Соколова задергалась жилка, но он сдержался.

– У кого занимать-то? – криво ухмыльнулся репортер. – Творческий люд вечно без копейки сидит, это вам лучше меня известно.

– Известно, – подтвердил Красин и повернулся ко мне: – Лев Борисович, я в некотором роде литературный скаут.

– Рабовладелец, – вставил Соколов. – Писателей да поэтов поглавно и построчно скупает и перепродает. Проиграется бедолага в карты, а тут – Емельян Никифорович с людоедским предложением. Ну как ему отказать?

– Не преувеличивайте, – отмахнулся Красин, взял вымоченный в водке ломоть, разломил надвое и отправил в рот. – Ваше здоровье…

– Ваше! – Иван Прохорович отсалютовал ему стопкой и выпил водку.

Я отпил чая.

– Лев Борисович, вижу немой вопрос в ваших глазах, – усмехнулся Емельян Никифорович. – Я, видите ли, в некотором роде боюсь воды.

– Бешеный, – беззвучно рассмеялся Соколов, намекая на второе название бешенства – «водобоязнь».

– Совсем не пьете? – уточнил я.

– Совсем, – кивнул Красин, подцепил на вилку соленый груздь и отправил его в рот. Пожал плечами и принялся аккуратно нарезать на кусочки арбуз. – Привык уже, – спокойно произнес он после недолгого молчания. – Ем супы, восполняю недостаток влаги фруктами. Арбузы вот почти полностью из воды состоят. Но это – на закуску, а пару ломтей свежего съел – и хорошо.

Я не стал интересоваться обстоятельствами, приведшими к столь необычному выверту психики, спросил о другом:

– Но, Емельян Никифорович, что же тогда вы делали на озере?

Красин мрачно глянул на Соколова. Тот рассмеялся.

– Клин клином, граф! Клин клином! Это же элементарно! – объявил он. – Право слово, я был уверен, что прогулка по озеру легко избавит нашего дорогого Емельяна Никифоровича от его столь неудобной фобии. Вы даже не представляете, сколько усилий ушло, чтобы завлечь его на лодочную станцию!

– Карточный долг – это святое, – произнес Емельян Никифорович, с мрачной миной отправил в рот вторую часть пропитанного водкой ломтя и махнул рукой. – Наливай!

Я быстро расправился с ухой и отпил чая. Голод отступил, но лишь немного, поэтому, когда принесли жареную картошку, я постелил на колени салфетку и принялся набивать живот, абсолютно не интересуясь, насколько благовоспитанно это смотрится со стороны.