Сиятельный - Павел Корнев (2015)

Альберт скинул мои ноги на пол, уселся рядом и поджал губы:

– Если это какая-то шутка…

– Какие могут быть шутки? – вздохнул я и уставился в потолок.

– Хватит меня разыгрывать! – возмутился поэт. – Проклятие оборотней передается по наследству по мужской линии! Это наследственное заболевание. Наследственное! А ты, насколько мне известно, не имеешь склонности выть на полную луну! Как такое может быть, а?

Я пожал плечами.

– Не знаю.

– Не знаешь?

– Думаешь, я не ломал над этим голову? Знаю одно – во мне этой заразы нет. Я бы почувствовал.

– Возможно, она просто дожидается своего часа? Что, если до сих пор продолжается латентный период?

– Альберт, это вздор! Латентный период заканчивается в подростковом возрасте, тебе любой скажет. А я не вою на луну, не боюсь серебра, и мои раны не затягиваются сами собой.

– Не знаю, не знаю….

– Тебе так хочется, чтобы я оказался оборотнем? – рассмеялся я. – Брось! Возможно, все дело в проклятии. Отец очень сильно изменился после смерти мамы, стал другим, нервным и раздраженным. В нем будто что-то сломалось. Мы вечно переезжали с места на место, словно от кого-то убегали. Нигде не задерживались подолгу, отцу все время казалось, что за ним следят. Он был связан с подпольными ячейками анархистов и христиан, ходил по самому краю, много пил. Иногда срывался.

– Убивал людей, – поправил поэт, больше не ставя под сомнение мои слова.

– Срывался, – покачал я головой. – Он вел дела с опасными людьми, и иногда эти люди думали, что могут безнаказанно на него надавить. Они заблуждались. А нам приходилось перебираться на новое место.

– Ты когда-нибудь видел сам, как он… убивал?

Я кивнул.

– Однажды мы припозднились домой, и нас решила взять в оборот шайка египтян.

– И что?

– Волонтеры три дня собирали разбросанные по парку конечности, – поморщился я от не самых приятных воспоминаний, – а папа неделю не просыхал. Он не любил убивать, просто не мог остановиться, когда на него накатывало.

– Но тебя не трогал?

– Нет.

– Как он умер?

– Я же говорю: не умел вовремя остановиться. Допился до смерти.

Альберт поднялся с оттоманки и какое-то время молча ходил по апартаментам, обдумывая услышанное. Потом начал говорить вслух.

– Анархисты, христиане, полиция, бандиты. Темные улицы и ребенок. Это все меняет, это меняет решительно все!

Он посмотрел на меня, словно первый раз увидел, и попросил:

– Лео, извини, мне надо побыть одному.

Я без лишних слов поднялся с оттоманки, взял плащ и вышел за дверь. Уже подходил к лестнице, когда Альберт высунулся следом и крикнул:

– Постой! Что ты делаешь завтра вечером?

– Понятия не имею, – ответил я. – А что?

– Ничего не планируй! У меня две контрамарки на последнее представление «Лунного цирка», – сообщил поэт и скрылся в комнате.

Решив выяснить подробности, я вернулся к апартаментам, но, когда заглянул в дверь, Альберт уже склонился над столом и что-то лихорадочно записывал, то и дело макая перо в чернильницу.

Не став отвлекать поэта, я спустился на первый этаж, уселся за дальний от сцены стол и, глядя на серый канал и падавшие с неба капли дождя, попытался понять, что изменилось во мне после недавнего признания.

Я ведь раньше никогда и никому не говорил об этом, да и сам вспоминать не любил.

Зачем рассказал Альберту? Ради его поэмы? Вовсе нет. По какой-то причине это нужно было мне самому. Но как ни силился понять, так и не решил, по какой именно.

А потом с улицы зашел Рамон Миро и стало не до того.

– Рамон! – махнул я рукой крепышу, подзывая к столу. – Садись!

Сам сходил в бар и принес еще один чайник горячего травяного настоя.

– Благодарю, – поежился Рамон, принимая чашку. Вокруг вешалки с его насквозь промокшего плаща моментально натекла целая лужа.