Долгая прогулка - Стивен Кинг (2013)

Абрахам долго молчал. На ногах у него были тяжелые оксфордские ботинки, на взгляд Гаррати (чьи босые ноги давно промокли, онемели и замерзли), безумно тяжелые. Они шлепали и волочились по дороге, на которой теперь появилась третья полоса движения. Толпа как будто вела себя тише или просто располагалась не так ужасающе близко, как на всем пути после Огасты.

Абрахам был крайне расстроен.

— Нехорошо… Даже не знаю, как сказать.

Гаррати, сбитый с толку, пожал плечами:

— Давай, говори как есть.

— Так вот. Мы кое о чем договариваемся. Все, кто остался.

— Может, напишешь?

— Своего рода… обещание.

— Правда?

— Никому никакой помощи. Каждый идет сам или останавливается.

Гаррати посмотрел вниз, на ноги. Спросил себя, как давно ему в последний раз хотелось есть и как скоро он потеряет сознание, если не поест. Ему пришло в голову, что оксфордские ботинки Абрахама подобны Стеббинсу — они могут донести Абрахама отсюда до моста «Золотые Ворота»[32] и даже не потрескаются… По крайней мере так они выглядят.

— Довольно жестокая мысль, — наконец сказал он.

— Сама ситуация достаточно жестока, — возразил Абрахам, не глядя на него.

— Ты уже со всеми переговорил?

— Нет. Человек двенадцать.

— Ты прав, нехорошая штука. Понимаю, тебе нелегко предлагать такое.

— Нам всем с каждой милей тяжелее, а не легче.

— Что они сказали?

Разве он не знает, что они сказали? Что же еще они могли сказать?

— Они за.

Гаррати открыл рот и закрыл его. Посмотрел вперед, на Бейкера. Бейкер шел в насквозь промокшей куртке. Он склонил голову на грудь. Одно бедро неуклюже выворачивалось. Левая нога здорово одеревенела.

— Зачем ты снял рубашку? — неожиданно спросил он у Абрахама.

— От нее кожа зудела. Сыпь выступила. Рубашка синтетическая была. Может, у меня аллергия на синтетику, откуда мне теперь знать? Так что скажешь, Рей?

— Ты говоришь как кающийся грешник.

— Так что скажешь? Да или нет?

— По-моему, я должен Макврайсу пару раз.

Макврайс шел рядом, но невозможно было сказать, слышит ли он их разговор или шум толпы полностью заглушает их голоса. Давай, Макврайс, подумал он. Скажи ему, что я ничего тебе не должен. Говори, сукин сын.

Но Макврайс молчал.

— Хорошо. Считайте, что я с вами, — сказал Гаррати.

— Отлично.

Отныне я — животное. Грязная, измученная, тупая скотина. Сделал это. Продался.

— Я не буду пытаться.

— И никто не попытается помочь тебе.

— Угу.

— Ничего личного, Рей. Ты сам понимаешь. Но мы теперь вынуждены.

— Держись или умирай.

— Именно.

— Ничего личного. Назад, к закону джунглей. — Мгновение он думал, что Абрахам обидится, но тот испустил быстрый, усталый, ничего не выражающий вздох. Возможно, он слишком измучен и уже не способен обижаться.

— Ты согласился. Ты дал слово, Рей.

— Наверное, — сказал Гаррати, — я сейчас должен взвиться и завопить, что сдержу обещание, потому что мое слово нерушимо. Но я хочу быть честным. А хочу я, чтобы этот билет достался тебе, Абрахам. И чем скорее, тем лучше.

Абрахам облизал губы.

— Ага.

— Хорошие ботинки, Аб.

— Ага. Только дьявольски тяжелые. Выиграешь в прочности — проиграешь в весе.

— Ты в них уже не потанцуешь, верно?

Абрахам рассмеялся. Гаррати смотрел на Макврайса. Непроницаемое лицо. Может быть, он слышал. Может, нет. Дождь усилился, сделался холоднее. Струи падали теперь отвесно. Кожа Абрахама белая, как рыбье брюхо. Без рубашки он больше похож на каторжника. Гаррати подумал: говорил ли кто-нибудь Абрахаму, что без рубашки у него нет ни единого шанса продержаться до утра? Уже как будто начинаются сумерки. Макврайс! Ты слышал нас? Я продал тебя, Макврайс. Нет больше мушкетеров.