Храм - Игорь Акимов (2008)

После прежних поражений (их было всего два, и он никогда о них не вспоминал; сами посудите: какой смысл?) Илья поднимался с земли, как ни в чем не бывало. Я как феникс, думал он. Пусть во мне нет стержня — зато во мне есть гибкость. И потому меня не сломать!.. Но разрыв с Марией был не поражением — это была катастрофа. Которая что-то надломила в Илье. Он старался об этом не думать, иногда забывал на несколько дней, но любое резкое движение (разумеется — душевное) задевало рану — и она отзывалась болью. И опять он думал: за что? за что?.. Разве была на нем хоть малейшая вина? Нет. Да и в предыдущих поражениях не было его вины, потому что он все делал правильно…

Он с опозданием понял, что возле Марии стал другим. Не внешне, разумеется, а где-то глубоко-глубоко, в душе. Так глубоко, что и не разглядишь, это только почувствовать можно. Впрочем — разве прежде было иначе? Разве прежде он знал, как выглядит его душа? Он жил умом; принятый им метод жизни исключал присутствие души; он жил с нею в одной квартире, разделенной мощной стеной, такой мощной, чтобы не слышать соседку. А ведь она как-то жила, как-то развивалась. Вряд ли в красавицу — в эдаком-то склепе! Но и в чудовище она не могла превратиться; для этого не было материала — ведь он же не был злодеем. Душа не беспокоила Илью, поэтому он редко о ней вспоминал. Когда это случалось, он чувствовал себя багдадским мальчишкой, нашедшим на берегу запечатанную бутылку. Однако в отличие от того мальчишки он знал, что печать расковыривать нельзя. Даже думать об этом не следует.

Он не заметил, когда стена исчезла. Чтобы это разглядеть, нужно было потерять Марию. Это Мария, слившись с ним, наполнила его собой и освободила его душу. Которая оказалась легкой и вовсе не обременительной. Но когда Мария ушла и рай оказался в невозвратном прошлом — Илья растерялся. Он не знал, как жить с душой. К тому же растерзанной. Куда ни шло — была б она в порядке, как при Марии. От души было столько радости! — вовсе не плохая компенсация за некоторую тесноту. Но теперь от нее была только боль и морока. И понимание, что теперь от нее уже не отгородишься толстой стеной.

Все это Илья открыл позже. А пока… пока нужно было как-то приспособиться к новой ситуации — к жизни без Марии. Это ненадолго, говорил он себе. Считай, что Мария больна. Я был бы счастлив в такое тяжелое для нее время находиться рядом с нею; увы, сейчас любой контакт она воспринимает, как прикосновение к открытой ране. Время убивает ее, но время и врачует. Ничего. Ничего. Рана затянется — и все будет, как прежде…

Что-то внутри его (конечно, душа, что же еще?) пыталось ему нашептать, что этот разрыв — навсегда, но он пресекал эти мысли немедленно. Если ты хоть однажды побывал в раю, всю последующую жизнь ты будешь жить желанием побывать там еще раз. Еще раз войти, хотя бы ценой жизни. Еще раз войти и там, пусть на пороге, но все же там! — умереть. Как это, должно быть, легко и сладостно, потому что — без сожаления…

Он знал, что у него нет выбора. Если ты хоть однажды побывал в раю… До этого его жизнь была никакой. Жвачка, а не жизнь. Пустая. Ее наполняли фантомы. Которые — пых! — лопались от малейшего прикосновения. А потом он вдруг осознал, что его жизнь наполнена до краев. Наполнена любовью. Именно до краев, потому что больше ничего нельзя было в нее вместить. Да он и не пытался! Он ведь не дурак, понимал, что больше счастья ничего не бывает.

А теперь пришло время поразмыслить, как жить, если ты любишь, а тебя — нет.

Повторяю: при этом не имелась в виду жизнь без Марии. Он будет с нею. Будет — и все. Тут даже думать не о чем. Он будет с нею, чего бы это ни стоило. Но когда мы говорим о цене, естественно, возникает вопрос: а что если с ее стороны это будет просто сожительство? что если она будет жить с тобою, не любя?..

Ты любишь, а тебя — нет…

Безответная любовь.

Безответная любовь — что это?..

Вопрос простой, и ответ на него прост: это болезнь.