Алмазная колесница - Борис Акунин (2012)

– Говорите, говорите, – поторопил его чахоточный.

– Александровский мост в Сызрани. – Рыбников сделал эффектную паузу. – Самый длинный в Европе, семьсот саженей. Если рухнет в Волгу, магистраль встанет. Вы понимаете, что это значит?

Александровский мост через Волгу у Сызрани

Человек по кличке Мост медленно улыбнулся.

– Да. Да. Крах, поражение, позор. Капитуляция! Вы, японцы, знаете, куда бить! Вы заслуживаете победы! – Глаза бывшего студента вспыхнули, темп речи с каждым словом делался всё быстрей. – Это можно! Я могу это сделать! У вас есть сильная взрывчатка? Я спрячу ее в тендере, среди угля. Один брикет возьму в кабину. Брошу в топку, детонация! Фейерверк!

Он расхохотался.

– На седьмом пролете, – мягко вставил Рыбников. – Это очень важно. Иначе может не получиться. На седьмом, не перепутайте.

– Я не перепутаю! Послезавтра мне заступать. Товарняк до Челябинска. Машинисту так и надо, мерзавец, всё глумится над моим кашлем, «глистой» обзывает. Мальчишку-кочегара жалко. Но я его ссажу. На последней станции задену по руке лопатой. Скажу: ничего, буду кидать уголь сам. А уговор? – вдруг встрепенулся Мост. – Про уговор не забыли?

– Как можно, – приложил руку к сердцу Рыбников. – Помним. Десять тысяч. Вручим в точности, согласно вашей инструкции.

– Не вручить, не вручить, а подбросить! – нервно выкрикнул больной. – И записку: «В память о несбывшемся». Я напишу сам, вы перепутаете!

И тут же, брызгая чернилами, написал.

– Она поймет… А не поймет, еще лучше, – бормотал он, шмыгая носом. – Вот, возьмите.

– Но учтите: деньги и записку дорогая вам особа получит лишь в одном случае – если мост рухнет. Не обсчитайтесь: на седьмом пролете.

– Не бойтесь. – Самарец хмуро стряхнул с ресниц слезу. – Чему-чему, а точности чахотка меня обучила – принимаю пилюли по часам. Главное, не обманите. Дайте честное слово самурая.

Б. М. Кустодиев. Московский трактир

Василий Александрович вытянулся в струну, нахмурил лоб и сузил глаза. Потом сделал какой-то невообразимый, только сейчас придуманный им жест и торжественно произнес:

– Честное слово самурая.

Главный разговор тет-а-тет был назначен в семь часов вечера, в извозчичьем трактире близ Калужской заставы (тот самый пункт № 3).

Место было выбрано с толком: темно, грязновато, шумно, но не крикливо. Здесь пили не горячительные напитки, а чай – помногу, целыми самоварами. Публика была чинная, нелюбопытная – нагляделись за день на уличную сутолоку да на седоков, теперь бы посидеть в покое за приличным разговором.

Василий Александрович явился с десятиминутным опозданием и сразу направился к угловому столу, за которым сидел крепкий бородач с неподвижным лицом и цепким, ни на миг не останавливающимся взглядом.

Весь последний час Рыбников наблюдал за входом в трактир из соседнего подъезда и Дрозда приметил еще на подходе. Когда убедился, что слежки нет, вошел.

– Кузьмичу мое почтеньице! – крикнул он издалека, подняв растопыренную пятерню – Дрозд его в лицо не знал, а нужно было изобразить встречу старых приятелей.

Революционер нисколько не удивился, ответил в тон:

– А-а, Мустафа. Садись, татарская харя, почаевничаем.

Сильно стиснул руку, да еще хлопнул по плечу.

Сели.

За соседним столом большая компания степенно кушала чай с баранками. Поглядели на двух друзей без интереса, отвернулись.

– За вами не следят? – тихо спросил Василий Александрович о самом насущном. – Уверены, что в вашем окружении нет агента полиции?

Дрозд спокойно ответил:

– Почему же не следят, обязательно следят. И провокатор имеется. Мы его, иуду, пока не трогаем. Лучше знать, кто, а то другого приставят, вычисляй его.

– Следят? – напружинился Рыбников и метнул взгляд в сторону стойки – за ней имелся выход в проходной двор.