Сегодня – позавчера - Виталий Храмов (2016)

Сначала я решил, что это розыгрыш такой. Ну как по телеку. Напугают, потом выбегают: «Мы вас разыграли! Там стояли скрытые камеры!» Но нет. Мне было слишком хреновато, чтобы надо мной подобные опыты ставить. У меня ведь, в самом деле, рука сломана, всё тело изорвано (врачи так сказали), да я и сам чувствую себя изжеванным куском мяса. Двадцать первый век жесток и бесчеловечен, но не настолько же? Да и многовато актеров, настолько вжившихся в образы. Слишком масштабная постановка для меня одного. Кто я такой-то?

Испытание, говоришь? Быть куском бэушного мяса? Ничего нового. Итак, почти все кого я знаю – ходячие мясные куски. Только не рваные, как я.

Испытание. Из двадцать первого века в сорок первый год. Да, год знаковый. Для чего? Изменить что-то? Тогда почему я? Я же не знаю ничего и ничегошеньки не умею. Почему не историк какой, на этой теме двинутый, в смысле продвинутый. Или спецназовец. Или Шаманов? ВДВ командует, умеет. Чеченов бил нехило. Вот он помог бы. А я? Я даже автомата Калашникова в руках не держал. И в армии не служил. По образованию – экономист – вообще бесполезный человек.

Я представил – прихожу в НКВД, или как он тут называется. «Здравствуйте, я из будущего!» А они мне: «Очень хорошо! И чем вы нам можете помочь?» И тут я приплыл. Ничем, твою матом, ничем! Бездарь я, ничегошеньки полезного не знаю и не умею. Коекакер типичный!

Что я помню о сорок первом? Сильные бои шли под Могилёвом, Смоленском. Под Вязьмой наших окружили. И путь на Москву стал открыт. Киев не сдавали. Может, специально подставили наши войска под окружение, надеялись на Киевский укрепрайон? Гудериан отвернул от Москвы на юг. Под Киевом наших навестила полненькая и пушистая полярная лиса. Кто ж думал в сорок первом, что можно окружить целый фронт? Надеялись на стойкость русского солдата. Что удержит, свяжет чудо стратегического мышления – танковые армии. Не вышло. Драпали. А если бы Гудериан не пошел на Киев, а ударил бы на Москву? Удержали бы? Потеря Киева – тяжелая потеря. А потеря Москвы? Москва – узел всех возможных коммуникаций, даже сейчас. А в сорок первом? Оправились бы?

И это всё, что я помню. Но я уверен, что Сталину и его наркомам и без моих сопливых и так всё понятно. Не помню я ни расположения войск, ни направлений ударов, ни количества привлечённых сил, ни одной даты. Так, чуть-чуть, общие тенденции. Но их и так несложно вычислить мозговитым офицерам Генштаба из простого анализа разведданных.

Технические детали? А я и не знаю никаких. Даже нарисовать не смогу ни одного самолета времен ВОВ.

Ничегошеньки-то я не знаю.

И самый главный вопрос – как я в глаза-то Сталину посмотрю? Я здесь единственный представитель их потомков. С меня за всех и спросится. Что я ему скажу: «Просрали мы Родину, товарищ Сталин. На колбасу поменяли. Лохи мы позорные. Повелись на красивые обещания дяди заокеанского и были кинуты, как последние лохи. Героическое прошлое своё, щедро кровью оплаченное, оболгали, предали. Светлое будущее наших детей, вами авансом проторенное, разменяли на сникерсы и китайские цветастые шмотки. Да, у многих из нас есть автомобили, компьютеры, у всех – аудио, видео, телеки. Но нет у нас будущего. Не видим этого, потому что не хотим видеть, не хотим поверить этому. Но подспудно это давит. Поэтому гнетёт безнадёга, мужики убегают от этого в иллюзии, кто пьёт, кто в виртуалке компа тонет, кто на наркоту падает. Некоторые даже отказались от чести быть мужиком и нести тяжесть мира на своём хребте, отвечать за всё. Они бабами попытались стать. Пидоры! Они-то слиняли. А мы нормальные? Депрессия. Серая безнадёга. Максимка вон вообще решил дитём остаться. И не пидор, и не мужик. И спроса никакого. Убогий. Да, убогие мы все! И нет нам прощения. И расстрела за такое мало».