Сегодня – позавчера - Виталий Храмов (2016)

А вот как добиться от моих людей таких же морально-волевых качеств, которые были свойственны солдатам 1943–1945 годов? Тут, в лесу? При отсутствии всего, прежде всего – времени. Правильно, никак. А что делать? Я не знал. И ничего не придумывалось.

Мы не стали ждать указаний из Центра (а я-то тем более), отправили одну роту из шести вперёд на следующий же день. Самую боеспособную и самую готовую к походу. Шиловскую роту. На следующий день пошла ещё одна.

– Мы не распыляем силы? – спросил в сомнении Херсон.

– Надеюсь, нет, – отвечал я, – догонять быстрее, чем торить лыжню. Я себя здесь чувствую, как в мышеловке. Вот-вот она захлопнется. Только не говори никому. Я не знаю, почему вас не расчекрыжили – устроили тут красный партизанский остров. Видно, немец из последних сил напрягается, чтобы к Москве войск подкинуть. Не до вас было. Но, они точно знают, что мы несём и что мы теперь здесь. Мы вот с тобой сидим, планируем, а вокруг нас может быть уже пара-тройка мотополков концентрируется.

Херсонов зябко передёрнул плечами, оглянулся, будто немцы были прямо за спиной:

– М-да. Неприятное чувство. Одного полка хватит, чтобы нас закатать на пару метров в землю за один день.

– И я о том же. Валить надо. Единственный наш шанс – опережать противника в темпе, водить его за нос. Спрятаться в голом лесу, да на снегу, да такой толпой – не вариант. Надо идти.

Замёрзшие тропы

На следующий день вышли сразу две роты. И мой «комендантский взвод», как провёл его по батальонному журналу боевых действий Херсонов. Сам начштаба остался готовить остатки нашего батальона в путь. Чуть не погиб. Еле успел выскочить с боем из мешка. Больше сотни бойцов остались навсегда в этом «партизанском районе». Раненых немцы развесили на ветвях деревьев на опушке леса, где ребята и коммунисты-подпольщики приняли последний бой.

Опять лес. Только теперь голый, в снегу. Опять топали весь световой день. Если попадалась на пути лесная дорога – скорость повышалась. Пропадала дорога – людской поток тёк, как ручей меж деревьев.

Через день меня догнал Херсонов, обрадованный, что смог привезти указанную из Центра точку фронта, где нам надлежало выходить.

– А радистка где?

– Не смогли её вывести. И Пётр Алексеевич остался. Немцы напали как-то неожиданно. Как начали садить из пушек и миномётов. Он как раз у меня был. Сказал, что за радисткой побежит. Больше я его не видел.

– Понятно. Объяви людям, что нас ждут, что помогут выйти. Даже место можешь назвать.

– Разумно ли это?

– А немец уже всё знает. Не дурнее нас.

– Как же это?

– Как-то так. Сколько человек знали о месте?

– Немного.

– Сколько их попало немцам в руки живыми?

– Они не сдадут! Это проверенные товарищи.

– Не сдадут. Но и молчать не смогут. Никто не выдержит пытки.

– Я не верю.

– Если бы я за тебя взялся – я бы через час знал все твои самые тайные мысли, самое сокровенное.

– Нет. Меня не сломать.

– Это не вопрос воли. Это вопрос времени.

– Он немцу тупой пилой ногу отпилил. А другому – лицо обглодал, – влез в разговор Антип, – и он ещё ангел против немцев.

Херсонов ушёл.

Опять потянулись часы муторного перебирания ногами, прерываемое лишь падениями в ямы и промоины. За часами тянулись дни. Немцы сначала плотно висели на хвосте и «сожрали» три наших заслона, потом отстали.

А скоро весь батальон собрался вместе – мы догнали первые две роты. Дальше двигались одной длинной колонной в уже привычном порядке – на день пути впереди разведка с рациями, потом боевое охранение, сапёры, батальонная колонна с фланговым боевым охранением и заднее боевое охранение. Благодаря дальней разведке у нас была возможность не ломиться сквозь немца, а просачиваться, обтекая загодя сильные гарнизоны или узлы обороны врага. Путь наш от этого был далёк от прямолинейного, петлял.