Правда о деле Гарри Квеберта - Жоэль Диккер (2014)

Не могу сказать, что поездка в Аврору вернула мне вдохновение, но она, безусловно, пошла мне на пользу. И Гарри тоже: он жил холостяком, без особых развлечений, и, я это знал, нередко чувствовал себя одиноким. То были счастливые дни. Кстати, последние наши счастливые дни, проведенные вместе. Мы подолгу бродили вдоль океана, слушали великую оперную классику, бегали на лыжах, вкушали от местных культурных радостей и совершали вылазки в окрестные супермаркеты в поисках маленьких коктейльных сосисок, доход от которых шел в пользу ветеранов американской армии. Гарри их обожал и считал, что они сами по себе — достаточное оправдание военного вторжения в Ирак. Еще мы часто ходили обедать в «Кларкс», вечерами напролет пили там кофе и рассуждали о жизни, как во времена, когда я был его студентом. В Авроре все знали и уважали Гарри, а с недавнего времени знали и меня тоже. Ближе всего я сошелся с хозяйкой «Кларкса» Дженни Доун и с Эрни Пинкасом, местным библиотекарем-волонтером, добрым приятелем Гарри, иногда заезжавшим под вечер в Гусиную бухту выпить виски. Сам я каждое утро ходил в библиотеку читать New York Times. В первый же день я заметил, что Эрни Пинкас выставил на рекламной стойке экземпляр моей книги, причем на самом видном месте. Он гордо указал на него со словами:

— Видишь, Маркус, твоя книжка на первом месте. Самая спрашиваемая книга, уже год. Когда следующая?

— Честно говоря, мне трудновато ее начать. Потому-то я и здесь.

— Не волнуйся. Уверен, ты найдешь гениальную идею. Что-нибудь захватывающее.

— Например?

— Откуда я знаю, это ты писатель. Но надо найти тему, которая бы увлекла толпы.

Последние тридцать лет Гарри всегда сидел в «Кларксе» за одним и тем же столиком, номер 17; Дженни привинтила к нему металлическую табличку с надписью:

За этим столиком летом 1975 года

писатель Гарри Квеберт сочинил

свой знаменитый роман «Истоки зла».

Я знал эту табличку всегда, но никогда толком не обращал на нее внимания. И только в этот приезд стал проявлять к ней пристальный интерес, подолгу рассматривать ее. Вскоре эти слова, выгравированные на металле, превратились для меня в наваждение: сидя за этим жалким деревянным столом, липким от грязи и кленового сиропа, в этой забегаловке в маленьком городишке в Нью-Гэмпшире, Гарри написал свой колоссальный шедевр, превративший его в легенду литературы. Откуда к нему пришло вдохновение подобной силы? Мне тоже хотелось усесться за этот стол и писать и пережить приступ гениальности. Впрочем, я просидел за ним два вечера кряду, с бумагой и ручками, но безрезультатно. В конце концов я спросил у Дженни:

— И что, он садился за этот стол и писал?

Она кивнула:

— Целый день, Маркус. Целый день, как отдать. Без остановки. Я прекрасно помню, это было летом 1975-го.

— А сколько лет ему было в 1975-м?

— Как тебе. Около тридцати. Может, на пару лет побольше.

Я чувствовал, как во мне закипает что-то вроде ярости: я тоже хотел создать шедевр, я тоже хотел написать книгу, которая станет образцом для всех. Гарри это понял, когда почти через месяц моего пребывания в Авроре обнаружил, что я по-прежнему не написал ни строчки. Случилось это в начале марта в кабинете его дома в Гусиной бухте, где я ожидал Божественного Откровения и куда он, опоясанный женским фартуком, принес мне свежеиспеченные оладьи.

— Движется? — спросил он.

— Пишу нечто сногсшибательное, — ответил я, протянув ему пачку бумаги, которую три месяца назад передал мне носильщик-кубинец.

Поставив поднос, он жадно всмотрелся в них — и понял, что это всего лишь чистые листы.

— Вы ничего не написали? За три недели, что вы здесь живете, вы ничего не написали?

Я взорвался:

— Да, ничего! Ничего! Ничего стоящего! Одни идеи для скверного романа!

— Бог ты мой, Маркус, а что же вы хотите написать, разве не роман?

Я не думал ни секунды:

— Шедевр! Я хочу написать шедевр!