Снеговик - Ю. Несбё (2017)

Харри остановился в дверях. Столе Эуне откинулся на спинку кровати и, судя по всему, только что сказал что-то забавное начальнику криминалистического отдела Беате Лённ. Она расхохоталась. На руках у нее сидела розовощекая малышка и, открыв рот, круглыми глазами смотрела на Харри.

— Друг мой! — пробасил Столе, заметив инспектора.

Харри вошел, поклонился, обнял Беату и протянул руку Эуне.

— Выглядишь лучше, чем в прошлый раз, — сказал Харри.

— Ты сам сказал, что меня выпишут к Рождеству, — ответил Эуне и повернул ладонь Харри, рассматривая поближе. — Что за чертова лапа? Что случилось?

Харри дал ему возможность рассмотреть свою правую руку.

— Средний палец спасти не удалось, а вот безымянный пришили, теперь нервные окончания растут со скоростью миллиметр в месяц и пытаются срастись. Врачи сказали, что с параличом в этом месте мне придется смириться.

— Высокая цена.

— Нет, — ответил Харри. — Это был бартер.

Эуне кивнул.

— Есть новости о суде? — спросила Беата и встала, чтобы положить дочку обратно в коляску.

— Нет, — ответил Харри, любуясь ее аккуратными движениями.

— Защита пытается добиться, чтобы Лунн-Хельгесена безоговорочно признали душевнобольным, — сказал Эуне. Он предпочитал давно вышедшее из употребления в официальных протоколах слово «душевнобольной», которое считал не просто деликатным, но и поэтичным. — И преуспеет, разумеется. Иначе я сочту экспертов защиты еще худшими психологами, чем я сам.

— Да, но, несмотря ни на что, пожизненное ему обеспечено. — Беата, кивая, принялась разглаживать детское одеяльце.

— Жаль только, что пожизненное на самом деле не пожизненное, — пробурчал Эуне и протянул руку за стаканом, стоявшим на тумбочке. — Чем старше я становлюсь, тем больше склоняюсь к мнению, что зло — это зло, независимо от диагноза злодея. Все мы в той или иной степени предрасположены к преступлению, и предрасположенность эта с нас вины не снимает. Мы ведь, силы небесные, все до единого больны и страдаем нарушениями личности. И именно наши поступки определяют, насколько мы больны. Вот говорят: «равноправие», но ведь это бессмыслица, потому что все мы разные. Мы не равны друг другу. Когда на корабле начиналась эпидемия чумы, всех, кто кашлял, немедленно бросали за борт. Потому что справедливость — палка о двух концах, как в философском, так и в правовом смысле. Все, что у нас есть, — более или менее удачная история болезни, друзья мои.

— Причем, — закончил его размышления Харри, — в данном случае пожизненная.

— Что?

— Неудачная история болезни.

В палате воцарилась тишина.

— Я говорил, что мне предложили протез на палец? — спросил Харри, помахивая в воздухе правой рукой. — Но мне и так нравится. Четыре пальца. Как у мультяшки.

— А что ты сделал с пальцем?

— Да вот, решил было передать его в дар Институту анатомии, но они почему-то отказались. Видно, придется его засушить и положить на рабочий стол. У Хагена же лежит японский мизинец. Думаю, мой средний как раз подойдет в качестве сувенира от Холе.

Все рассмеялись.

— А как дела у Олега и Ракели? — спросила Беата.

— До удивления хорошо, — ответил Харри. — Они молодцы.

— А Катрина Братт?

— Лучше. Я навещал ее на прошлой неделе. Возвращается на работу в феврале. Поедет обратно в отдел нравов в Берген.

— Правда? А она не начнет в ярости палить по людям?

— Нет. Все не так, как мне представлялось. Она вообще ездила на задержание с пустым револьвером. Вот почему она так решительно нажимала на спусковой крючок, что я слышал щелчок курка. Я должен был догадаться.

— Почему?

— Потому что, когда переходишь из одного полицейского управления в другое, сдаешь свой револьвер, а там получаешь новый и две коробки патронов. А в столе у Катрины я нашел как раз две коробки, нераскрытые.

Немного помолчали.

— Здорово, что она выздоровела, — сказала Беата.