Манюня пишет фантастичЫскЫй роман - Наринэ Абгарян (2011)

— Да так, — осуждающе глянули мы на него и шагнули в коридор. Объяснять что-либо усатому тринадцатилетнему подростку, у которого между ног даже не цветочки Давида, а не пойми что, мы не посчитали нужным.

Сурик засопел и обиженно пошевелил густыми бровями.

— Идите в большую комнату, посидите пока на диване. Маринка в туалете. Срет, — мстительно заорал он в сторону туалета, безошибочно вычислив источник нашего неласкового поведения.

— Сурик, ты еще пожалеешь, что на свет родился, понял? — заклокотала Маринка.

— Ахахаааа, — игогокнул Сурик и, победно хлопнув дверью, укрылся в спальне.

— Марин, ты там долго? — поскреблись мы в туалет.

— Да нет, скоро выхожу.

Мы прошли в большую комнату и уселись на диван. Взяли из хрустальной вазочки по горсти сушеного кизила, стали есть, отчаянно гримасничая — кизил оказался таким зубодробительно кислым, что есть его, сохраняя каменное выражение лица, не представлялось возможным. Про такой кизил в нашем городке говорят: «Засунь в задницу ослу — рванет с места со скоростью сто километров в час». Правда, такое говорят не только о кислом кизиле, но и об остром перце. Как раз на днях Ба купила на базаре килограмм нормального на вид болгарского перца, а он через один оказался невероятно острым. «Засунь ослу в задницу, и он рванет с места со скоростью сто километров в час», — ругалась Ба. Мы слушали ее и нервно представляли, как может рвануть с места несчастный осел, если у него в попе такое острый перец.

Через несколько минут притащилась бледная Маринка и пожаловалась, что с утра не вылезает из туалета.

— Мама пригрозила по телефону, что вернется с работы и сделает мне клизму.

— А что ты ела?

— Да вроде ничего такого. Если только вот этого кизила вчера переела.

Мы испугались и высыпали кизил обратно в вазочку.

— Ну конечно, если столько кислого есть! — постучала по лбу Каринка. — Так не только понос может приключиться, но и заворот кишок.

— А что такое заворот кишок?

— Я думаю, это когда кишки заворачиваются бубликом, и живот сильно болит.

— Надо тогда поменьше щавеля и алычи есть, — решили мы.

И тут Маринка вспомнила, чего хотела нам рассказать.

— Вы представляете, девочки, к Инге с первого этажа приехала тетя. Показаться врачу по нервам. Мне вчера вечером Инга рассказывала. Знаете, как она разговаривает?

— Кто, Инга?

— Нет, тетя.

— Как?

— Вот так: «Инга, передай мне хр…»

— Чего хр…? — заволновались мы.

— Хр… — это заснула, понимаете? Храпит. Она, допустим, сидит за столом и говорит: «Инга, передай мне хр…», — а Инга терпеливо ждет, пока тетя проснется и наконец скажет, чего ей надо.

— Да ладно! — выпучились мы.

— Клянусь! — Маринка показала растопыренные руки и высунула язык. — Видите? Я язык не прикусила, и пальцы не скрестила, и ноги у меня стоят ровно, и даже пальцы на ногах вразброс! Ничего не скрестила!

— А Инга?

— И Инга ничего не скрестила, я специально проверяла.

— Чтожеделать, чтожеделать! — заволновались мы. Нестерпимо захотелось хоть краем глаза взглянуть на Ингину тетю.

— Я сегодня поправлюсь, а с утра мы придумаем, как сходить и посмотреть на нее, ладно?

— Ладно.

Мы посидели еще с полчасика, полюбовались содержимым их домашнего бара, принюхались ко всем початым бутылкам, потом надушились духами Маринкиной мамы и пошли домой — обедать.

Когда зашли в квартиру, наткнулись на ботинки деда. Его обувь мы бы узнали из тысячи других пар — в любое время года она была густо нагуталинена и доведена щеткой до зеркального блеска. Рядом с ботинками деда стояли низенькие белые лодочки Ба.

— Вырядилась, — хмыкнула Манька.

Первым делом мы заглянули на кухню, попить воды. Мама сновала между плитой и разделочной доской, нарезала закуску, подогревала обед.

— Здрасьти, Тетьнадь, — ткнулась лбом ей в живот Манька.