Изнанка - Самат Бейсембаев

Не знаю, что это: любовь или мимолетная влюбленность, но я чувствовал себя брошенным. Если бы кто–то взял нож и всадил его по самую рукоять в моё сердце — не было бы так больно как сейчас. Игла предательства вонзилась в грудь, надломилась, и осколок этой самой иглы путешествовал по артериям, разрывая меня изнутри.

Боль и отчаяние быстро уступили право властвовать злости! Если бы сейчас можно было просканировать мое тело, то результат непременно показал бы, что внутри меня бурлит раскаленная лава. Злость! — в первую очередь, направленная на самого себя: за несдержанность, за инфантильность, за легкомыслие. Отныне я обещаю себе измениться. Тем более месть — это блюдо, которое подают холодным. Раньше я не понимал этой фразы, но теперь, обжёгшись об поспешные решения, осознаю. Больше инфантильной доверчивости и необдуманных действий в моей жизни не будет.

Зайдя в дом, мне указали идти в помещения для персонала и ждать, когда меня позовут. Заодно и умыться, смыв с себя кровь.

Сидя на импровизированном стуле из–под бочки для хранения какой–то бодяжной дряни, я увидел в стороне зеркало. Наверное, впервые за все то время, что я здесь нахожусь, я увидел своё полное отражение. И не сразу поверил, что это я. Даже не сдержался и пару раз покрутился, более тщательно осматривая себя. Некогда Черные, выгоревшие на солнце волосы, стали пожухлыми, черты лица стали заостренными, тело стало худощавым, но в то же время из–под кожи вздувались нити мышц, как струны пианино. В какой–то момент я даже напрягал мускулы, как какой–то бодибилдер перед выступлением, чтобы полюбоваться. Но самое главное изменение, естественно, было во взгляде: жёсткий, без тени сострадания, готовый пронзать сильнее любого самого острого копья. Я смотрел не на обычного наивного студента, а на машину для убийств. И мне это нравилось. От наслаждения собственным отражением мой подбородок на секунду задрался, и этот силуэт напомнил мне изображение античных героев, прославивших себя в бесконечных битвах и властителей, ввергавшие целые миры в огонь и кровь.

— Я сожгу весь этот мир дотла, — прошептал я самому себе, — и не оставлю в нем ничего.

Лёгкая улыбка коснулась изгибов моих губ. А в глазах зажегся огонек. Огонёк, который будет подпитывать мою месть.

— Ты, — окликнул меня тот самый старик раб, — хозяин зовет.

Я последовал за ним по одному из коридоров, заставленный всякими вещами и обвешанный гобеленами. Такая жалкая пародия на изыск. Так бывает, когда появляется много денег, но нет вкуса.

В конце коридора мой взгляд остановился на одной из тумб. На ней, на антикварной подставке лежали мои часы, когда–то подаренные родителями, выставленные на обозрение. Откуда они здесь? Воспоминания о доме, о родителях, о друзьях, о прошлой жизни, которая, кажется, уже так далеко, и которые я пытался забить как можно глубже, хлынули потоком.

— Шагай, — проворчал старик.

И этот старческий окрик вытащил меня из этого потока. Нет, я должен окончательно забыть прошлое и порвать эти нити, чтобы переродиться ради мести.

Пройдя дверной проём я очутился в большом, ярко освещенном зале, полным гостей.

— …представить — Зверь! — услышал я голос Радогира.

И все повернули головы в мою сторону, впиваясь в меня своими жадными взглядами: с любопытством, с презрением, с равнодушием, а кто–то вовсе с обожанием — все они были разными. Что же до них самих, то и тут было огромное разнообразие: упитанные и стройные; старые и молодые; властные и покладистые. Кто–то был хорош собой, а кто–то выглядел на возраст, до которого никогда не доживет. Единственное в чем было их сходство — в их богатстве. Роскошная одежда, не менее роскошные украшения. Сливки общества, не иначе.