Князь - Александр Прозоров (2017)

– Говорю же, ничем… – Зверев поднял голову к темнеющему небу: – Гляди, звезды уже зажигаются. И подмигивают, как кокетки. Красиво.

– Ну скажи, Андрей Васильевич, не мучай! А вдруг и я соглашусь? Тоже пойду к нему в ученицы, ведьмой настоящей стану. Буду бури вызывать, привороты творить, падеж на недругов насылать… Ой, прости, Господи, прости, Господи, прости, Господи… – Она спохватилась, что наболтала лишнего, и стала поспешно креститься.

– Тебя не возьмет.

– Почему?

– Платить нечем, – усмехнулся Андрей.

– Нечто у меня души нет? Али кровь не та?

– Да говорю же, Варя, не берет он платы ни душой, ни кровью. Смотри лучше, какие звезды, – откинулся он на спину. – Ты можешь себе представить, что вот так вот, сверху вниз, ничуть не меняясь, они уже миллионы лет на Землю смотрят. И еще миллионы смотреть будут. И что четыреста шестьдесят лет для них – все равно что для нас всего одно мгновение?

– Дык ведь мир всего семь тысяч лет назад сотворили, Андрей Васильевич.

– Ну да, конечно, – не стал спорить с общеизвестной здесь истиной Зверев. – И эти семь тысяч лет для них как раз, как один миг, промчались. Скажи, Варя, а как ты в усадьбу попала? Про Трощенка, отца твоего, я слышал, ан не видел ни разу.

– Нешто не видел, Андрей Васильевич? – повернулась к нему девушка. – Он же летом, в середине грозовика, мед на оброк привозит, и по осени, перед Покровом.

– А-а, так это он… – Говорить, что оказался в теле барчука только нынешней зимой, Андрей, естественно, не стал. – Как же ты сюда попала?

– Отец сказывал, порчу на нас соседи навели. Он ведь бортник, зажиточно завсегда жил. Цыганскую порчу сделали – на полный извод и разорение. И маму мою любил сильно, счастливы были вместе. Хорошо жили. Вот и сделали из зависти. У нас в едино лето и маму сухотка сожрала, и сестер двух моих тоже. Мы с братьями и отцом тоже много кашляли, но уцелели. Однако же еще и заморозок средь грозовика ударил, на полях все вымерзло, токмо репы маненько уцелело да моркови. А хуже всего – ульи все погибли. А мы сеяли-то мало, токмо так, для стола. И подворье было маленькое. Так получилось, на всю зиму с пустым погребом и амбаром остались.

– Так, небось, у соседей тоже все померзло… – осторожно намекнул Андрей.

– Померзло, – обхватила руками коленки девушка. – Да токмо, когда от десяти чатей две трети вымерзло, то остается на новый урожай надеяться да убыток считать. А когда от половины чати двух третей не стало, то до новой весны ужо жрать нечего получается. Отец ведь больше на мед, на бортничество надеялся. С того и докупал, чего не хватало. И хлеб покупал, и убоину, и сечку для кур. А тут разом без всего остались… Как папка понял, что не прокормить нас зимой будет, отвел меня к боярину. Заместо отступного, за оброк, за подъемные. Хотел вовсе уйти. Но Василий Ярославович уговорил как-то. Остался отец. Серебро взял, братьев моих в Луки Великие отправил, к родичам дальним, ремеслу учиться. Кожевенному делу. Мне тогда токмо девять годков сполнилось. В закупе[31] пользы никакой. Вот в холопки и продали.

– Может, и не порча? Может, просто беда случилась?

– Порча это, Андрей Васильевич, порча. Я даже знаю, кто навел. Прасковья это, что вдова Ереминская. Как мы маялись, она все к нам захаживала. Глядела, как мучаемся. И на отпевании что-то свое бормотала.

– На чужого покойника некоторые заговоры читают, – вспомнил Зверев. – На избавление от пороков, на деньги, от суда неправедного.

– А ты порчу наводить умеешь, Андрей Васильевич? – вдруг встрепенулась девушка. – Тебя Лютобор учил?

– Ну учил кое-чему, – нехотя признал новик. – Как душу чужую выпить учил, чтобы силу получить. Как врага извести… Да только надо ли это, Варя? Колдун сказывал, любая порча троекратно пославшему возвернется. Поэтому самому наводить ее нельзя, разве только деваться совсем некуда. Надо так извернуться, чтобы другой кто-то этот грех на себя взял.