Птичье гнездо - Ширли Джексон (1954)

Ступая как можно тише, тетя Морген направилась к двери, но по дороге все-таки задела ночной столик. Наконец она погасила свет и ушла. Оставшись одна в темноте, Элизабет попыталась уснуть. Тетя неплотно прикрыла дверь – не потому, что беспокоилась о племяннице, которая могла позвать ее ночью, а просто по забывчивости, – и Элизабет слышала, как она плавно переместилась из гостиной в кухню и хлопнула дверью холодильника, гордо бормоча себе под нос, что она себя чувствует отменно и уже стольких пережила на этом свете.

Мерзкая старуха, подумала Элизабет и тотчас поразилась самой себе, – тетя Морген всегда была к ней очень добра.

– Мерзкая старуха. – Она поняла, что произнесла это вслух. А если тетя услышит? Элизабет хихикнула. – Мерзкая старуха. – На этот раз вышло и правда громко.

– Ты меня звала, детка?

– Нет, спасибо, тетя Морген.

Лежа тихонько в своей постели, чувствуя, как в темноте боль понемногу отступает, Элизабет почти беззвучно напевала мелодию. Некогда модные, а теперь позабытые мотивы, обрывки музыки из далекого прошлого, детские песенки – все смешалось в этой мелодии, и, напевая ее, Элизабет уснула. Она не слышала, как, все же решив проведать племянницу, тетя Морген подошла к двери и шепотом спросила:

– Все хорошо, детка?

Проспав всю ночь, тетя Морген обычно вставала в дурном расположении духа. Элизабет привыкла видеть ее такой по утрам. Она полежала минут десять, зная, что, уже не заснет, и, легонько пошевелившись, решила, что после сна спина болит гораздо меньше и вполне можно идти на работу. Головная боль все еще пульсировала где-то в затылке, и Элизабет сделала непроизвольное, но давно вошедшее в привычку движение – изо всех сил потерла шею сзади, словно хотела подавить нервные импульсы, заглушить боль. Это было одно из ее навязчивых движений, и голове оно не приносило ни малейшего облегчения. Спустившись вниз, как всегда, опрятно одетая, Элизабет прошла на кухню, где тетя Морген, все еще в халате, с мрачным видом пила кофе.

– Доброе утро, – сказала Элизабет и отправилась к холодильнику за молоком. Сев за стол напротив тети Морген, она повторила: – Доброе утро, тетя.

Ответа не последовало. Элизабет подняла глаза, – тетя смотрела злобно, туманный взгляд, какой обычно бывал у нее по утрам, куда-то исчез.

– Голова уже меньше болит, – робко сообщила Элизабет.

– Оно и видно. – Угрожающе постучав пальцем по чашке, тетя Морген опустила уголки рта и прищурила глаза, отчего лицо ее приобрело язвительное выражение. – Я рада, – сказала она низким голосом, – что тебе стало настолько лучше, – ты даже смогла встать с кровати.

– Я решила пойти на работу. Я…

– Я не о теперешнем твоем состоянии. Я о том, что было около часа ночи. – Дрожащей от ярости рукой тетя Морген зажгла сигарету. – Когда ты решила выйти погулять.

– Но я никуда не выходила, тетя Морген. Я всю ночь спала.

– Ты правда думаешь, я не знаю, что происходит в моем собственном доме? Ты, великовозрастное дитя, правда думаешь, что я куплюсь на твое притворство, буду жалеть тебя, приносить грелки с таблетками, укладывать в постель, заглядывать к тебе, буду сама доброта, а ты за все эти старания будешь надо мной насмехаться? Ты правда думаешь… – тетин голос сделался нестерпимо громким, – я не знаю, что ты вытворяешь?

Элизабет лишилась дара речи. Как в детстве, когда ее ругали, она потупила глаза в стакан с молоком, сцепила пальцы в замок и затихла, только губы ее дрожали.

– Что ты молчишь? – Тетя Морген откинулась в кресле. – А?

– Я не знаю, – пролепетала Элизабет.

– Чего не знаешь? – Тетя было смягчилась, но потом снова повысила голос: – Чего ты не знаешь, дуреха?

– Не знаю, о чем ты говоришь.