Стеклянный меч - Виктория Авеярд (2016)

Я прекрасно помню Меры – они как гвозди, вбитые в мое тело. Как я могу про них забыть, если мне пришлось озвучить их лично?

– Вы рисковали жизнью!

– С нами был Шейд и его… его… – Папа пытается подобрать слово и опять прибегает к жестам.

Гиза закатывает глаза: отцовские ужимки ей надоели.

– Он назвал это прыжком, помнишь?

– Именно, – подтверждает папа и кивает. – Шейд прыгнул вместе с нами мимо патрулей и оказался в лесу. Потом мы пошли к реке и сели в лодку. Грузы по-прежнему разрешают перевозить по ночам, и в итоге мы уж не знаю сколько просидели в ящике с яблоками.

Мама морщится при этом воспоминании.

– Гнилыми яблоками, – добавляет она.

Гиза хихикает, а папа почти улыбается. На мгновение серая каша в миске становится маминым рагу, бетонные стены – грубо отесанными бревнами. Семейство Бэрроу ужинает. Мы снова дома, и я снова Мэра.

Улыбаясь и слушая, я позволяю времени бежать. Мама болтает о всяких пустяках, так что мне не приходится говорить, и я могу поесть спокойно. Тех, кто пытается на меня поглазеть, она отпугивает, парируя взгляды, обращающиеся в мою сторону, гневным выражением лица, которое я знаю как никто. Гиза тоже играет свою роль, отвлекая Килорна новостями из Подпор. Он внимательно слушает, и сестренка прикусывает губу, радуясь его вниманию. Видимо, ее детская влюбленность еще не прошла. Остается только папа – он рассеянно уплетает вторую порцию каши. Он смотрит на меня поверх миски, и я проблесками замечаю человека, каким он был когда-то. Высокий, сильный, гордый… мужчина, которого я почти не помню. Он страшно далек от себя нынешнего. Но, как и я, как Шейд, как бойцы Алой гвардии, папа вовсе не такое сломленное, нелепое создание, каким кажется, несмотря на свое кресло, отсутствующую ногу и пощелкивающее устройство в груди. Он повидал больше битв, чем многие присутствующие, и протянул гораздо дольше. Он потерял ногу и легкое всего за три месяца до полной отставки, проведя на фронте почти двадцать лет. Многим ли удалось продержаться столько?

«Мы кажемся слабыми, потому что сами того хотим». Возможно, это сказал вовсе не Шейд, а папа. Я сама буквально только что обрела силу, а он скрывал свою с тех пор, как вернулся домой. Я помню его слова, которые услышала прошлой ночью, в полусне. «Я знаю, что такое убить человека». Не сомневаюсь.

Как ни странно, о Мэйвене мне напоминает еда. Не вкус, а процесс. В последний раз я ела, сидя рядом с ним, в королевском дворце. Мы пили из хрустальных бокалов, а у меня была вилка с перламутровой ручкой. Нас окружали слуги, и в то же время мы были очень одиноки. Мы не могли поговорить о предстоящей ночи, но я постоянно украдкой взглядывала на Мэйвена, надеясь, что не струшу. В ту минуту он придавал мне сил.

Я верила, что он выбрал меня – и революцию. Я верила, что Мэйвен – мой спаситель, мое счастье. Я верила, что он нам поможет.

Глаза у него были такие синие, полные нездешнего огня. В них пылало голодное пламя, жгучее и странно холодное, окрашенное страхом. Я думала, что мы боимся вместе – за наше дело, друг за друга. Как же я ошиблась.

Я медленно отодвигаю тарелку с рыбой. Хватит.

Царапанье миски по столу звучит для Килорна как сигнал тревоги, и он разворачивается ко мне.

– Все? – спрашивает он, глядя на недоеденный завтрак.

Вместо ответа я встаю, и он тоже вскакивает. Как пес, повинующийся приказам. Но не моим.

– Мы можем пойти в лазарет?

«Мы, можем». Я тщательно выбираю слова. Это дымовая завеса, которая заставит его забыть о том, кто я и что я.

Килорн кивает и улыбается.

– Шейд поправляется не по дням, а по часам. Ну что, Бэрроу, прогуляемся? – добавляет он, взглянув на свою названую семью.