Незваный гость - Татьяна Коростышевская (2021)

Фараония поднялась из-за стола при нашем появлении, тюрбана на ней не было, волосы забраны в тугой пучок, шелковое черное платье с воротником под горло, из украшений — гагатовая брошь и перстень на артритном пальце. Перстень старинный, фамильный, я даже на свой мельком глянула, чтоб сравнить. (Кстати, не забыть бы попросить Григория Ильича его снять.) Тоже плоский камень в золотой оплетке, только не сапфир, а рубин.

— Добрый день, господа, — проговорила женщина строго. — Прошу, садитесь.

Дам она не упомянула, но я все-таки села в одно из кресел. Грегори испустил феромонный эманирующий залп:

— Как же я рад вас здесь видеть, драгоценная… Елизавета Афанасьевна!

Вот как он это делает, а? Только что тетка неприступную крепость изображала и вот краснеет уже по-девчачьи, глазки даже строит.

— Ах, Григорий Ильич…

Нечувствительный к чарам заграничного джентльмена Старунов дернул со стола папочку.

— Извольте видеть, господин пристав: решением городского опекунского совета от сегодняшнего числа госпожа Квашнина назначена директором крыжовеньского сиротского приюта.

Он показал нам бумагу.

— Епархиальная канцелярия это назначение утвердила.

На втором документе даже чернила еще не просохли.

— Браво! — хлопнул Грегори в ладоши. — Примите поздравления, госпожа Квашнина.

Фараония посмотрела на меня. Приподняла брови, только сейчас заметив мундир, сказала ласково:

— Спасибо, Пашенька, теперь ступай, присмотри там за порядком. И вы, господин Волков, будьте любезны наедине дам оставить.

Старунов положил папку на стол и вышел, Гриня удалился следом. Помолчали. Под взглядом новой директрисы мне было неуютно.

— Сыскарь чародейского приказа Мокошь-града, — сообщила я, чтоб тишину нарушить, — надворный советник Евангелина Романовна Попович.

— Что ж ты меня, — запахло жженым сахаром, — не поздравляешь?

— Хотелось бы сперва узнать, зачем вам это надо.

— Сама как думаешь?

— Вы скажите.

Тетка вздохнула, поднялась, подошла к шкапчику. Когда я этот кабинет осматривала, за дверцами ничего там не было, теперь же Фараония достала графинчик и две рюмочки к нему, поставила на стол, вытащила притертую пробку, налила поровну вязкой рубиновой жидкости, одну рюмку поднесла мне.

— За нас, за баб.

Грех такой тост не поддержать, я выпила, охнула от горячей сладости в гортани. Пирожок с капустою бросился знакомиться с наливкой. Подружились, обратно не побегут.

— Знаешь, рыжая, — сказала Фараония, наливая по второй, — такой радости, которую я нынче утром испытала, услыхав, что Чикову в ее же доме прирезали, за всю жизнь у меня не было. Поганая радость, злорадная да бесчеловечная. Кухарка с базара новость принесла.

— За помин души Елены Николаевны, — предложила я. — Не чокаясь.

Выпили, перекрестились, хозяйка сызнова налила.

— А после подумала: поставят директрисою на освободившееся место какую-нибудь чиновную даму из жен приближенных Бобруйского, она сызнова детишек мордовать будет, потому что завод такой в городе нашем проклятом… Третья — за любовь.

Чокнулись, выпили.

— Я ведь богатая, Геля, — отставила Фараония пустую рюмку. — Родители померли, родни никакой не осталось, только связи кое-какие от батюшки. Ежели Гаврила Степанович лапы к моему приюту потянет, изыщу способы по его ручонкам хлопнуть. Вот и кликнула Пашку в помощь, он парень толковый, студент. Сели с ним в сани да поехали по адресам, к каждому из членов опекунского совета.

— А епархия?

— А что епархия? Люди божьи, их уговаривать даже не пришлось, тем более отец Пантелеймон из Змеевичского храма в Крыжовене оказался.

— Несказанная удача.

— Предзнаменование! — возразила тетка. — Что дело я задумала доброе и правильное.

— За грехи юности расплатиться желаете?

— И это тоже. Ежели я, истеричка дурная, невинные души погубила, теперь спасать должна.