Последний дракон - Йон Колфер (2020)

Они холоднокровные. А у него раскаленное нутро.

Все равно ничего не выйдет.

Верн коротал ночи в рыбацкой лачуге на Боар-Айленд, заброшенной где-то с середины прошлого века. Хоть лачуга эта торчала у маленького заболоченного рукава, где ее медленно сжимал кулак мангрового леса, но пока – сойдет, и к тому же Верн неплохо ее обустроил, спасибо генератору и прочим нужным мелочам. Даже раздобыл телик с кучей кабельных каналов и небольшой холодильник, чтобы держать запас «Абсолюта» в прохладе. Поставками из внешнего мира ведал Ваксмен, обитавший выше по байу, так что Верн вполне находил чем заняться в ночные часы.

Самым главным было выживание, а в выживании главное – информация или же полное отсутствие оной. Полный ноль. Никаких кредиток или мобильного телефона. Никаких поездок в Пети-Бато, никакого присутствия онлайн. Верн как-то завел себе страничку в соцсетях. Наклепал фейковую личность по имени Драко Смауг – что сам считал довольно милым, – но потом Фейсбук начал добавлять геолокацию, и какие-то помешанные фанаты «Властелина колец» принялись задавать наводящие вопросы, так что Верн все свернул.

И усвоил урок.

С тех пор он довольствовался реалити-шоу и блужданием по интернету. Там хранились все необходимые Верну сведения, надо было лишь их разыскать.

Но никто не мог разыскать его.

Никогда.

Потому что всякий раз, как люди его находили, перефразируя Максима Децима Меридия, ад разверзался в буквальном смысле этого выражения.

Но Верн-то носил ад в себе, так что вполне выживал.

А вот человек, который его находил – нет.

Когда-то у Пшика был папка.

И в те времена папка говорил всякое, в духе:

«И не смей таскать у меня из кармана доллары, Пшик, не то я шкуру с тебя спущу».

Или:

«Пиво не видал, малой? Ты б там мой «Бад» не прихлебывал, Пшик, а то ж я шкуру с тебя спущу».

Или:

«А чего это ты не в свое дело лезешь, Пшик? Слыхал присказку про кошку, а? Так вот с той кошки шкуру спустили и все такое».

Пшик довольно быстро сообразил, что отцовские высказывания обычно заканчивались спусканием с кого-нибудь шкуры – и чаще всего эта шкура принадлежала именно Пшику. Он считал, что по большей части и правда виноват сам, ведь ему действительно было сложновато не совать нос в чужие дела.

«Мы живем в свободной стране, – рассуждал он в свою защиту, – а значит чужое дело – мое дело».

Но потом, в тринадцатый день рождения Пшика, папка ушел (видимо, купить своему пацану фигурку Оптимуса Прайма – серьезное же дело), и все его фразочки перестали быть важными. И, если уж на то пошло, папка даже не был настоящим, как бы Пшик ни пытался себя обмануть. Ваксмен, который жил в плавучем доме на реке, говорил, что для настоящего папки Пшика этот мир оказался чуточку слишком, а этот мужик – просто-напросто дармоед, который нарисовался, когда Пшик был еще совсем спиногрызом, а у его святой матушки все шло кувырком. И этот папаша, взятый на замену – не кто иной, как законченный кретин, что постоянно трепал языком, по словам Ваксмена, и сыпал тюремной тарабарщиной, если судить по наколкам, выглядывавшим из-за ворота рубашки, подхваченной в Анголе или в каталажке еще какого штата.

«Вам с Элоди куда лучше без этого никчемного придурка, – говорил Ваксмен Пшику, когда парнишка доставлял ему продукты. – Все, что он способен читать – это этикетки сигаретных пачек. Пользуется добрым сердцем твоей матушки, вот и все».

Зачастую Ваксмен сыпал никчёмной болотной мудростью, но на этот раз угодил не в бровь, а в глаз. Особенно с частью про Элоди.