Эликсир ненависти (сборник) - Джордж Энгланд

— А потом, как только все малость утрясется, я смогу возвращаться в город в поисках добычи. То, что мы утратили, сущие пустяки по сравнению с тем, что осталось в Нью-Йорке. В самом деле, обильнейшие ресурсы этого громадного скопления руин еще даже не тронуты. Мы сберегли свою жизнь. Это единственное по-настоящему важное. Благодаря этому возможно и многое другое. Пока что будущее представляется тебе мрачным и суровым, Беатрис, но подожди несколько дней и сама увидишь.

— Аллан!

— Что, Беатрис?

— Я доверяю тебе во всем. Моя участь в твоих руках. Веди меня.

— Тогда идем, ибо перед нами долгая дорога. Пошли!

Два часа спустя, не устрашенные воем стаи волков на молодой месяц, который как раз восходил на ясном небосводе, они добрались до кромки воды почти строго на запад от южной оконечности бывшего Центрального парка. Они сочли, что именно такой маршрут поможет им избежать случайной встречи с какими-нибудь отбившимися от оравы синими. Они не пошли через Мэдисонский лес, точнее, через то, что от него осталось, а взяли на восток от здания, затем на север и так, совершив широкий обход, избежали любых ужасов, которые, как они знали, затаились близ руин башни.

Река, текущая к морю так спокойно, как если бы смерть, боль и разрушение и все мрачные события нынешней ночи и минувших столетий не существовали, наполнила их утомленные души и тела желанным покоем. Медленно, осторожно плескали ее воды о лесистый берег, откуда давно пропали все причалы и корабли, став частью природы. Пляшущие на водной ряби штрихи лунного света напоминали о красоте, жизни, надежде, любви.

Хотя эту соленую воду нельзя было пить, путники омыли в ней лица и руки и почувствовали себя много лучше. Затем некоторое время в молчании они следовали берегом на север, прочь от сердца мертвого города. А месяц поднимался все выше и выше, и великие мысли стали зарождаться в сознании. Освежающий ночной ветерок, явившийся с безмерных просторов соленого моря, отныне лишенного судов, охладил их разгоряченные лица и умерил горячность души. Там, где мрачные руины Великой Гробницы гляделись в реку, они наткнулись на странное и грубое подобие лодки. Затем на другое, третье. Целая флотилия была пришвартована плетенными из травы канатами к деревьям вдоль берега.

— Это, конечно же, каноэ тех, кто явился с севера, тех, кто бился с синюшной оравой ночью накануне того, как ввязались мы. Они потерпели поражение в бою, и их пожрали, — сказал Стерн. И опытным глазом, мудрый и спокойный, несмотря на боль в раненой руке, он осмотрел три или четыре лодки, насколько это позволял лунный свет. Они с Беатрис легко пришли к согласию, которой воспользоваться.

— Да, это кажется наиболее годным, — рассудил инженер, указывая на челнок вроде банка, что были в ходу на Филиппинах, футов шестнадцати длиной, вырубленный, выскобленный и выжженный из цельного бревна.

Он помог Беатрис сесть, затем отдал швартовы. На дне лежало шесть гребков самой жалкой и неумелой работы. Без признаков каких-либо украшений. А самые примитивные племена человеческой эры непременно пытались хоть как-то выразить себя эстетически во всем, что ни делали.

Беатрис взяла один из гребков.

— Куда? Вверх по течению? — спросила она. — Нет, нет, даже не пытайся действовать этой рукой.

— Зачем вообще грести? — спросил Стерн. — Видишь? — И указал туда, где лежала вдоль борта неустановленная короткая кривая мачта. К ней был примотан парус из сыромятных шкур, неумело соединенных ремнями, тяжелый, но все же годный для своей задачи. Стерн рассмеялся.

— Опять назад, к кораклу, — заметил он. — Назад, к эпохе Цезаря и дальше. — И он приподнял конец мачты. — Вот оно, «севиа пеллис про веллис», шкуры вместо парусов, как когда-то давным-давно. Только еще давнее. Неважно. Пошла!

Вдвоем они установили мачту и развернули парус. Инженер занял место на корме с гребком в левой руке. Погрузил его в воду. Рябь, поблескивая, заскользила прочь.