Камни, дротики, копья посыпались вокруг, он слышал свист рассекаемого воздуха, звон, стук падения, трепет листвы, потревоженной полетом этих орудий убийства. Удар. В него опять попали? Он не знал, и ему было безразлично. Он думал только о том, как уберечь Беатрис. Ни о чем более, об одном этом. Ворота. О, дай мне добраться до ворот, Господи! Ворота. И внезапно, непонятно каким образом, он увидел ворота прямо перед собой. Могло ли такое быть? Не чудится ли ему? Неужели это лишь жестокая насмешка над его расстроенными чувствами? Но нет, ворота должны быть здесь. Он узнал огромную сосну в миг прояснения. Затем все опять заколыхалось и задрожало в неверном солнечном свете.

— Ворота, — прошептал он снова и, шатаясь, побрел вперед. Позади него на втоптанные в землю листья падал кровавый след из раненой руки. Что-то задело его склоненную голову. Возникла слепящая боль. Тысячи прекрасных разноцветных огоньков задрожали, запрыгали и закружились. «Они подожгли здание», — подумал он, хотя и понимал, что это невозможно, что ему это лишь мерещится. Он услышал, как в лесу шелестит ветер. Этот звук вмешался в кряканье, щелкающие выкрики, скрежет зубов и протяжные вопли.

— Ворота, — прохрипел Стерн сквозь крепко сжатые зубы и заковылял вперед, вперед, прочь от дикарей. И не переставал бережно прижимать к себе прекрасное тело в шкуре тигра. Жива? Жива ли она? Великое щемящее изумление охватило его. Сможет ли он с ней вместе добраться до лестницы и поднять ее наверх? Отогнать этих синюшных бесов и спасти ее, вопреки всему? Боль в голове все нарастала. Там что-то барабанило, мерно и непрестанно, точно докрасна раскаленный молот бил по наковальне из добела раскаленной стали. Ему казалось, что сотни, тысячи маленьких синих бесенят прыгают, вопят, кружат перед ним. Десять тысяч. И он обязан прорваться. «И дружно прорвемся». Где он слышал эти слова? Ах, да… Внезапно к нему вернулся отголосок песни Гарвардской футбольной команды. Он когда-то запомнил ее. Теперь она зазвучала почти вслух. Гарвард 17, Нью-Хэйвен, 1898. Тысячи ликующих болельщиков. Шляпы, взлетающие в воздух. Развевающиеся флаги. Большей частью красные. Алые. Точно кровь. Раздавался гром и треск старого Гарвардского оркестра, здоровяк Джо Фоли лупит в барабан, того и гляди шкура лопнет, а Марш во всю мощь легких трубит в корнет, и прочие неистовствуют на пределе. Рев. Ликование. И опять музыка. Теперь все поют, все объединились в дружный боевой хор. «Все вместе сметем их и дружно прорвемся!» Смотри! Вот оно! Гол!

Видение изменилось в один миг, непонятно и неведомо как. Победа, как выяснилось, еще не была окончательной. В чем же дело? Что шло не так? Где он? А, ворота. Сквозь бесноватый пляс синих он опять видит ворота, совершенно ясно, и уверен, что это они и есть. Опорные столбы, кажется, чуть сблизились, они, безусловно, сделаны из крошащегося камня, а не из прямых деревянных брусьев. Как странно. Не мог он понять и почему руководство позволило, чтобы деревья росли на поле, деревья и кусты. И почему огромная сосна стоит прямо у левой опоры. Безусловно, этот вопрос надо расследовать и позднее подать жалобу. Но сейчас некогда.

«Вероятно, какой-нибудь фокус синих — неважно, им это ничего хорошего не принесет». О, проход. Голова Стерна склонилась еще ниже. Он изготовился к прыжку. «Ну же, ну же!» — с вызовом повторял он. И вновь услышал возгласы. Вновь ветер завыл, точно бесовский хор. Проход? Нет, он ошибся. Синие столпились у самых ворот. Он яростно выругался. Крепче охватил рукой мяч. Побежал.

Что? Они пытаются ему помешать?

— Ах, будьте вы прокляты! — вскричал он в клокочущем гневе. — Я покажу вам номер или два!

Остановился, покружил, увернулся от кулаков, задействовал для маневров тактику, о которой давно и думать забыл, и по прямой стремительно припустил к опорам. На бегу он вопил:

— Сметем их и дружно прорвемся!..