Тони и Сьюзен - Райт Остин Тэппен (2012)

И она примеряет на свои безмолвные губы незнакомое слово, слово ненависть. Она боится применить его, потому что это перевернет всю ее жизнь. Есть ли у нее на это силы? Когда она разошлась с Эдвардом, один из ее зароков был не расходиться больше никогда. Дурацкий зарок. Но не один только зарок держит ее сейчас. Еще — предприятие не менее всамделишное, чем Вики, предприятие со своими отделами и службами — ООО «Мама, Папа, Дети». Если Сьюзен подожжет фирму — куда ей идти? Как избежать ответственности за поджог на этом этапе жизни?

Арнольд наконец заснул. Глубоко. Бесчувственный, глупый. Хотя она и боится думать о ненависти, она все-таки разрешает себе думать про него «глупый». Эта мысль позволяет ей расслабиться, чуть притушить злобу, самой захотеть спать. Какая же я испорченная, думает она. Эта мысль тоже ее пугает — она не намеревалась так думать. Так удивительно думать, что то, чего Арнольд всегда от нее требовал, можно счесть испорченностью. Все же она, наверное, это знала — учитывая, как непроизвольно эта мысль приводит ей на ум перечень прецедентов. Ее спор с миссис Гивенс, условный знак памяти, веха, символ беспокойства: миссис Гивенс за кофе осмелилась передать Сьюзен слухи о Мэкомбере — будто виновата не медсестра, а врач, торопыга, зазнайка, сплошной апломб и так далее. И Сьюзен машинально дала ей отповедь, обвинила больницу, распекла адвоката — полагаясь на Арнольдову версию случившегося. Так удивительно, что нравственная цельность Сьюзен может быть нарушена этой благородной добродетелью — верностью, или как еще это ее свойство называется.

Открывается дверь в сон, и, начиная соскальзывать в него, она смутно сознает, что где-то по соседству — Тони. Она остыла. Ужасавший ее вопрос забылся опять. Она спит сперва с оглядкой, а потом крепко, и утром на месте ее злости — пустое место, оттиск наподобие следов от тел в пепле Помпей. Она уже не воображает, что Эдвард нарочно проявил к ней неуважение, и удивляется тому, как накрутила себя из-за Арнольда. В холодном свете дня ей легко убедить себя, что, если она будет помалкивать, он будет за нее, и закрыть глаза на боль как на всплеск эгоизма. Просто, слишком просто. Она знает, что это слишком просто, знает: в том, что она увидела, есть нечто, на что нельзя закрывать глаза, но это — на потом, для спокойного размышления и глубокого раздумья, которые могут подождать. А Эдвард — она должна была попросить передать ему пораньше. Она совсем не знала цели его приезда и распорядка его дел. В девять она еще раз звонит в гостиницу. Администратор говорит, что Эдвард Шеффилд выехал в семь. Может быть, она чувствует разочарование, может быть — облегчение. Негодовать она отказывается. Она будет считать, что он не позвонил, потому что накануне поздно вернулся и не захотел тревожить ее семью в неположенный час.

И тем не менее ей кажется, что случилось нечто такое, что может изменить все, если она не будет осторожна. Благодаря Тони, благодаря Эдварду, ей что-то приоткрылось. Не важно, не сейчас. Цивилизованности ради она напишет Эдварду письмо. Соберет воедино свои критические замечания, уложит их в лаконичные ясные предложения и отправит. Она пишет весь день. Стол стоит у окна, за ним — кормушка, разоренная воробьиной стаей. Снег на лужайке, вчера такой чистый и белый, начал таять, и в проталинах видны комковатые клочки бурой земли. Дорожка к гаражу слякотная. Мокро взблескивают тротуары. Она едва все это замечает, так занят ее ум расчисткой пути к Эдварду.