Дневник памяти - Спаркс Николас (2005)

Я закрыл глаза и посидел несколько минут, чувствуя, как под черепом пульсирует боль. Потом открыл их и полюбовался своим старым другом – рекой, протекающей прямо перед окном. В отличие от Элли я получил комнату с видом на Брайсес-Крик и ни разу не пожалел об этом. Посмотришь в окно – и настроение улучшается. Просто чудо эта река, ей сотни тысяч лет, а она лишь молодеет и молодеет с каждым новым дождем. Я разговаривал с ней тем утром, шептал:

– Пусть Бог благословит тебя, друг мой, и меня тоже. Вместе мы переживем все, что готовит нам наступающий день.

Волны тихо плескались о берег в знак согласия, бледный свет восходящего солнца отражался от водной глади. Я и река. Текучая, непостоянная, переменчивая. Жизнь и сама подобна бегущей воде. Глядя на реку, человек может понять очень многое.

Беда случилась, когда солнце выкатилось из-за горизонта. Сначала я заметил, что рука у меня подрагивает. Раньше такого не случалось. Я попробовал пошевелить пальцами, и тут на меня, подобно молоту, обрушилась жуткая головная боль. От неожиданности я зажмурился. Рука перестала дрожать и онемела, почти мгновенно, будто где-то выше локтя перерезали нервы. Боль разрослась до невозможности и хлынула из головы вниз по шее, все ниже и ниже, заполняя каждую клеточку тела, сокрушая все на своем пути, словно цунами.

Я мгновенно ослеп, в ушах загрохотало, будто на меня надвигался поезд. Похоже, меня хватил удар. Корчась от боли, пронзившей мое тело словно раскаленным штырем, перед тем как упасть, я представил Элли, как она лежит в кровати, одинокая и растерянная, и ждет истории, которую я никогда ей не прочитаю. И ничем не может себе помочь.

Как и я.

«Господи, за что?!» – только и успел подумать я. И потерял сознание.

День заднем я то приходил в себя, то вновь проваливался в небытие. В редкие моменты просветления я замечал, что окружен аппаратами, от которых к моему носу и рту тянулись и уходили куда-то в горло гибкие трубки. Возле кровати висели два прозрачных мешка, наполненных непонятной жидкостью. Машины мерно гудели, а время от времени издавали еще какие-то странные звуки. Один агрегат пищал в такт биению моего сердца, это странно убаюкивало меня, и я вновь проваливался в болезненный сон.

Докторам мое состояние не нравилось. Они хмурились, внимательно разглядывали диаграммы, регулировали аппараты. Шептались, думая, что я ничего не соображаю: «Состояние очень тяжелое. Да еще возраст… Прогнозы самые неутешительные». И, хмурясь, выдавали эти самые прогнозы: «Потеря речи, ограничение подвижности, а возможно, и полный паралич». И снова диаграммы, и снова гудят аппараты, а врачи уходят, так и не догадавшись, что я слышал каждое слово. Я старался не думать над их предположениями и вместо этого воскрешал в памяти образ Элли. Я тянулся к ней изо всех сил, пытался почувствовать ее сквозь разделявшее нас расстояние. Вспоминал ее руки, голос, лицо и чувствовал, как глаза наполняются слезами. Я не знал, смогу ли еще хоть раз обнять свою единственную любовь, прошептать ей на ухо слова утешения, провести день в прогулках, разговорах, чтении. Совсем не на такой конец я надеялся, совсем не так представлял наше будущее. Почему-то мне всегда казалось, что я продержусь дольше и не оставлю Элли одну. Так было бы справедливее.

Так я и лежал, то выныривая на свет, то опять погружаясь во тьму, пока очередным туманным утром не проснулся с ощущением, что должен как можно скорее увидеть Элли. Палата была полна цветов, их запах окончательно вернул меня к жизни. Я нащупал кнопку вызова и с трудом нажал на нее. Через полминуты в палате появилась сестра, а за ней улыбающийся Барнуэлл.

– Пить, – скрипуче попросил я, и Барнуэлл разулыбался еще шире.

– С возвращением! – поприветствовал он меня. – Я так и знал, что вы-то обязательно выкарабкаетесь!