Они сражались за Родину. Сборник - Шолохов Михаил Александрович (2015)

– Как же я переправлюсь? – в отчаянии воскликнул Копытовский. – Оглох ты, что ли? Все время тебе толкую, что плавать вовсе не могу, ну, как я переправлюсь? А тут еще ты этих чертей, патронов, насовал мне в мешок пуда два, да еще ружье Борзых у меня, да скатка, да автомат с дисками, да шанцевый инструмент в лице лопатки, да сапоги на мне… Умеючи плавать и то с таким имуществом надо тонуть, а не умеючи, как я, просто за милую душу; заброди по колено в воду, ложись и помирай на сухом берегу. Нет, мне тонуть надо непременно, уж это я знаю! Вот только за каким я чертом патроны и всю остальную муру несу, мучаюсь напоследок перед смертью – не понимаю! Подойдем к Дону – брошу все это к черту, сыму штаны и буду утопать голый. Голому все как-то приятней…

– Замолчи, пожалуйста, не утонешь ты! Навоз не тонет, – яростным шепотом сказал Лопахин.

Но Копытовский тотчас же отозвался:

– Ясное дело, что навоз не тонет, и ты, Лопахин, переплывешь в первую очередь, а мне – каюк!.. Как только дойдем до Дона – безопасную бритву подарю тебе на память… Я не такой перец, как ты, я зла не помню… Брейся моей бритвой на здоровье и вспоминай геройски утопшего Александра Копытовского.

– Уродится же этакая ягодка на свете! – сквозь зубы пробормотал Лопахин и прибавил шагу.

Переругиваясь вполголоса, по щиколотку увязая в песке, они спустились с песчаного холма, увидели в просветах между кустами тускло блеснувшую свинцово-серую полосу Дона, причаленные к берегу темные плоты и большую группу людей на песчаной косе.

– Дари бритву, Сашка! Слышишь ты, утопленник? – сурово сказал Лопахин.

Но Копытовский счастливо и глупо захохотал.

– Нет, миленький, теперь она мне самому сгодится! Теперь я опять живой! Плот увидал – и как заново на свет народился!

– Ты, Лопахин? – окликнул их из темноты старшина Поприщенко.

– Я, – нехотя отозвался Лопахин.

Старшина отделился от стоявшей возле плота группы, пошел навстречу, с хрустом дробя сапогами мелкие речные ракушки. Он подошел к Лопахину в упор, сказал дрогнувшим голосом:

– Не донесли… умер лейтенант.

Лопахин положил на землю ружье, медленным движением снял каску. Они стояли молча. Прямо в лицо им дул теплый, дышащий пресной влагой ветер.

Ночью шел дождь, порывами был сырой, пронизывающий ветер, и глухо, протяжно стонали высокие тополя левобережной, лесистой стороны Дона. Насквозь промокший и продрогший, Лопахин жался к безмятежно храпевшему Копытовскому, натягивал на голову тяжелую, пропитанную водой полу шинели, сквозь сон прислушивался к раскатам грома, звучавшего в сравнении с артиллерийской стрельбой по-домашнему мирно и необычайно добродушно.

С рассветом дождь прекратился. Пал густой туман. Лопахин забылся тревожным и тяжелым сном, но вскоре его разбудили. Старшина поднял всех на ноги, охрипшим от кашля голосом сказал:

– Лейтенанта надо похоронить как полагается и идти, нечего нам тут без толку киселя месить.

На поляне возле дикой яблони с поникшими листьями, осыпанными слезинками дождя, Лопахин и еще один красноармеец, по фамилии Майборода, вырыли могилу. Когда сняли первые пласты земли, Майборода сказал:

– Смотри, какой дождь полоскал всю ночь, а земля и на четверть не промокла.

– Да, – сказал Лопахин.

И больше до конца работы они не обмолвились ни одним словом. Последнюю лопатку земли со дна готовой могилы выбросил Майборода. Он вытер ладонью покрытый испариной лоб, вздохнул.

– Ну, вот и отрыли нашему лейтенанту последний окопчик…

– Да, – снова сказал Лопахин.

– Теперь закурим? – спросил Майборода.

Лопахин отрицательно качнул головой. Желтое, измятое бессонницей лицо его вдруг сморщилось, и он отвернулся, но быстро овладел собой, твердым голосом сказал:

– Пойду старшине доложу, а ты… ты покури пока.

* * *