Эра Милосердия - Вайнеры Братья (1976)

Жеглов одобрительно похлопал Пронина по плечу и отпустил его. Воробьихин сказал задумчиво, вполголоса, будто сам с собой советовался:

- Вот Шкандыбин - это как раз шпана отпетая. Сидел не раз и поныне элемент уголовный. И живет с Фирсовым по соседству...

- Какие-нибудь счеты, споры между ними были? - деловито спросил Жеглов.

- Насчет этого не скажу, не слыхал. Заявлений от граждан не было.

Похоже было, что Жеглову надоел бестолковый участковый, потому что он сказал весело-зло:

- Слушай, Воробьихин, ты вообще-то для чего здесь проедаешься, а? Насчет этого ты не слыхал, того не видал, прочего не знаешь, а в остальном не в курсе дела.

Воробьихин обиженно скривил рот, забубнил что-то в свое оправдание, но Жеглов больше его не слушал. Он шел по улице широким, размашистым, чуть подпрыгивающим шагом, за ним безнадежно пытался угнаться участковый Воробьихин, который перестал интересовать Жеглова, словно и не существовало его никогда, и не говорили они ни о чем, и сроду нигде не встречались.

Именно тогда, в тот вечер, мне впервые пришло в голову, что Жеглов никогда не остановится на полпути, и человеку, в чем-либо разочаровавшему или рассердившему его, лучше отступить с дороги. И тогда, в тот незапамятно далекий вечер, я еще не знал, нравится мне это или вызывает глухое раздражение, поскольку меня восхищал жегловский опыт и умение заставить работать всех быстро и с полной отдачей и в то же время пугала способность вот так мгновенно и бесповоротно вычеркнуть человека, словно тряпкой с доски слово стереть.

Войдя в дом, Жеглов спросил жену и соседей пострадавшего:

- Ну-ка, друзья, вспоминайте, думайте, говорите - имел Толик Шкандыбин за что-нибудь зуб на Елизара Иваныча, а?

Жена ничего определенного сказать не могла, но вездесущий сосед сообщил:

- А как же! Была меж них крупная баталия... Толик этот, Шкандыбин, как вернулся последний раз из лагеря, заскучал: дружков его всех почти прибрали ваши, значит, милицейские товарищи. У него только и делов осталось - по вечерам ворота подпирать... Теперь завел он новую моду: соберет на лавочке пацанов-малолеток и давай про жизнь блатную, вольготную сказки рассказывать. Пацаны, известно, варежки разевают, а он им, гад, травит и травит. Елизар-то Иваныч сразу сообразил, зачем он компанию себе сколачивает, папиросами да винцом мальчишек угощает. На той неделе проходит Елизар Иваныч мимо сборища этого, услышал - кто-то из мальцов матом кроет. Невтерпеж ему, видать, стало, подходит он к ним и говорит Толику: "Ты вот что, кончай это дело, сам себе живи как хочешь, не маленький, а ребят оставь в покое". А Толик смеется. "Я, - говорит, - их не зову, они сами ко мне липнут, что ж мне, гнать их, что ли?" Ну, Елизар Иваныч в дискуссию с ним вступать не стал, он человек простой - поднес к его роже кулачище свой пудовый и пояснил: "Я тебе слово свое сказал. Не послушаешь - милицию звать не буду, сам тебя отработаю так, что мать родная не узнает!"

Шкандыбин вскочил, распсиховался, на губах пена - авторитета, видать, жалко, - и кричит Фирсову: "Ты потише, так твою и растак, пока пера моего не пробовал! Я те все кишки наружу выпущу!" Елизар Иваныч нервничать не стал, вмазал Толику легонько по морде, тот кровью и залился, на ногах не устоял. А Елизар Иваныч ребятишек прогнал по домам, на том все и кончилось...

- Видать, не кончилось, - задумчиво сказал Жеглов и поднялся. Давайте-ка Толика этого пощекочем...

В дверях появился шофер Копырин - он доложил, что рана, к счастью, оказалась неопасной и через недельку-другую врачи обещают Фирсова выписать.

- Мелкий текущий ремонт, - заверил Копырин. - Смена масла, шприцовка, шпаклевка, легкая подкраска - и пожалуйте в рейс...

- Какого масла? - испугалась жена. Жеглов засмеялся:

- Не обращайте внимания - наш Копырин уверен, что Господь Бог сотворил человека по образу и подобию автомобиля...