Тени в раю - Ремарк Эрих Мария (2012)

Через неделю ко мне зашел Танненбаум. - Мы проверили консультанта, приглашенного для нашего фильма, Роберт. На него нельзя положиться. Он не очень сведущий, и Холт ему больше не доверяет. Он теперь и сценаристу перестал доверять: тот никогда не был в Германии. Дело - дрянь. И все из-за вас, - распалившись, бросил Танненбаум. - Это вы заварили всю эту кашу! Вылезли насчет фуражки шарфюрера СС. Без вас у Холта не возникло бы никаких подозрений! - Хорошо. Забудьте, что я сказал. - Как? Нашего консультанта ведь уже выкинули! - Наймите другого. - Вот за этим я к вам и пришел! Меня послал Холт. Он хочет с вами поговорить. - Чепуха! Я не гожусь в консультанты, даже по антинацистским фильмам. - Кто же, если не вы? Разве здесь найдешь кого-то еще, кто сидел бы в концентрационном лагере? Я поднял голову. - То есть как? - Не только здесь, но и в Нью-Йорке, в нашем кругу каждому это известно. Роберт, Холту требуется помощь. Он хотел бы, чтобы вы были консультантом. Я рассмеялся. - Да вы рехнулись, Танненбаум! - Он платит прилично. А кроме того, он делает аитинацистский фильм. Так что вам это не должно быть безразлично. [320] Я увидел, что пока я подробно не расскажу о себе, Танненбаум меня не поймет. Но на этот раз я не испытывал ни малейшего желания рассказывать о себе. Танненбаум все равно бы ничего не понял. Он иначе мыслил, чем я. Он ждал наступления мира, чтобы снова спокойно жить в Германии или в Америке. А я ждал мира, чтобы отомстить. - Не хочу я заниматься фильмами о нацистах, - грубо ответил я. - Я не считаю, что об этих людях надо писать сценарии. Я считаю, что этих людей надо уничтожать. А теперь оставьте меня в покое. Вы уже видели Кармен? - Кармен? Вы имеете в виду приятельницу Кана? - Я имею в виду Кармен. - Какое мне дело до Кармен?! Меня беспокоит наш фильм! Может быть, вы соблаговолите хотя бы встретиться с Холтом? - Нет, - ответил я. Вечером я получил письмо от Кана. "Дорогой Роберт, - писал он. - Сначала неприятное: Грефенгейм умер. Он принял очень большую дозу снотворного, узнав, что его жена погибла в Берлине во время налета американской авиации. Это известие сломило его. То, что это были американские бомбардировщики, он воспринял не как роковую случайность, а лишь как убийственную иронию судьбы, и тихо и покорно ушел из жизни. Вы, наверное, помните наш последний разговор о добровольной смерти. Грефенгейм утверждал, что ни одному животному, кроме человека, неведомо отчаяние. Кроме того, он утверждал, что добровольная смерть величайший дар судьбы, ибо позволяет избавиться от адских мук, терзающих нашу душу. И он покончил с собой. Больше говорить тут не о чем. Его уже ничто не волнует. А мы пока живем, дышим, и у нас еще все впереди: старость, смерть или самоубийство - безразлично, как это называется. От Кармен ни слуху ни духу. Писать письма ей лень. Посылаю Вам ее адрес. Объясните ей, что лучше всего ей было бы вернуться. [321] До свидания, Роберт. Возвращайтесь поскорее. Трудные времена у нас еще впереди! Они наступят потом, когда рухнут даже иллюзии мести и нам суждено будет заглянуть в небытие. Готовьте себя к этому постепенно, чтобы удар не был слишком сильным. Мы теперь уже не так неуязвимы. Особенно для внезапных ударов. Не только счастье имеет свою меру, смерть - тоже. Иногда я вспоминаю о Танненбауме, группенфюрере на экране. Вероятно, этот осел самый мудрый из всех нас. Привет, Роберт!" Я поехал по адресу, который мне дал Кан. Это оказалось жалкое маленькое бунгало в Вествуде. Перед дверью росло несколько апельсиновых деревьев, в саду за домом кудахтали куры. Кармен спала в шезлонге. На ней был купальный костюм в обтяжку, и я усомнился в правоте Кана, говорившего, что ей не суждено добиться успеха в Голливуде. Это была самая красивая девушка, какую я когда-либо знал. Не пошлая блондинка, а трагическое видение, от которого захватывает дух. - Смотрите-ка, Роберт! - воскликнула она без тени удивления, когда я ее осторожно разбудил. - Что вы здесь делаете? - Продаю картины. А вы? - Один идиот заключил со мной контракт. Я ничего не делаю. Очень удобно. Я предложил ей пообедать со мной. Она отказалась: сказала, что ее хозяйка хорошо готовит. Я с сомнением посмотрел на рыжеволосую, не слишком опрятную хозяйку. Она была похожа на бифштекс по-гамбургски и венскую сосиску одновременно. - Яйца свежие, - сказала Кармен и показала на кур. - Чудесные омлеты. Мне удалось уговорить ее пойти со мной в ресторан "Браун Дерби". - Говорят, там кинозвезды так и кишат, - сказал я, чтобы подзадорить ее. - Они тоже не могут съесть больше одного обеда за раз! Я ждал, пока Кармен оденется. Походка у нее была такая, будто она всю жизнь носила на голове корзины [322] библейская и величавая. Я не понимал Кана, я не понимал, почему он давно не женился на ней и не отправился с ней вместе к эскимосам в качестве агента по продаже приемников. Я полагал, что эскимосам должен нравиться другой тип женщин и что они ему не соперники. Когда такси остановилось перед "Браун Дерби", меня охватило раскаяние. Я заметил, что мужчины в чесучовых костюмах замирают при виде Кармен. - Минуточку, - сказал я ей. - Только взгляну, есть ли свободные места. Кармен осталась на улице. В ресторане еще было несколько свободных столиков, но там было и слишком много соблазнителей. - Все занято, - сказал я, выйдя на улицу. - Вы не будете против, если мы поищем ресторан поменьше? - Ничуть. Мне это даже по душе. Мы зашли в маленький, темный и пустой ресторан. - Как вам живется здесь, в Голливуде, Кармен? - спросил я. - Тут не намного скучнее, чем в Нью-Йорке? Она подняла на меня свои волшебные глаза. - Я еще не задумывалась над этим. - А по-моему, здесь скучно и мерзко, - солгал я. - Я рад, что уезжаю. - Все дело в том, как себя чувствуешь. У меня нет никого в Нью-Йорке, с кем бы я по-настоящему дружила. А здесь у меня есть хозяйка. Мы отлично понимаем друг друга, разговариваем обо всем на свете. А еще я люблю кур. Они вовсе не такие глупые, как многие думают. В Нью-Йорке я никогда не видела живой курицы. Здесь я знаю их даже по именам, они приходят, когда я их зову. А апельсины! Разве не чудесно, что их можно просто рвать с деревьев и есть сколько хочешь? Мне стало вдруг ясно, что так прельщало Кана в этой женщине. Его, человека утонченного интеллекта и огромной энергии - редчайшее сочетание из всех, какие я когда-либо встречал, - покоряли в Кармен не только наивность, но и первозданная глупость, ей одной только свойственные флюиды. Подсознательно же его, наверное, влекла к себе первобытная чистота и бездумный покой ее невинной души [323] впрочем, едва ли такой уж невинной, поскольку трудно было предположить невинную душу в столь обольстительном теле. Конечно, можно представить себе идиллическую лужайку у подножия потухшего вулкана, поросшую примулами и маргаритками, но уж никак нельзя заподозрить в стерильной чистоте помыслов саксонцев, распевающих патриархальные гимны в деревне близ Рюгенвальда. - Кто дал вам мой адрес? - спросила Кармен, обгладывая куриную ножку. - Кан прислал мне письмо. А вам нет? - И мне, - проговорила она с набитым ртом. - Прямо не знаю, что ему писать. Он такой сложный. - Напишите ему что-нибудь про ваших кур. - Ему этого не понять. - А я бы на вашем месте все-таки попробовал. Напишите ему хоть что-нибудь. Он несомненно обрадуется, если вы дадите о себе знать. Она покачала головой. - С моей хозяйкой мне гораздо проще. Кан - такой трудный человек. Я его не понимаю. - Как идут дела в кино, Кармен? - Великолепно. Получаю деньги и ничего не делаю. Сто долларов в неделю! Где еще столько получишь! У Фрислендера я получала шестьдесят и должна была работать весь день. Кроме того, этот психопат беспрерывно орал на меня, когда я что-нибудь забывала. Да и фрау Фрислендер меня ненавидела. Нет, здесь мне нравится больше. - А как же Кан? - спросил я после краткого раздумья, хотя мне было уже ясно, что весь наш разговор впустую. - Кан? Я ему не нужна. - А может, все-таки нужны? - Для чего? Чтобы есть мороженое и глазеть на улицу? Даже не знаешь, о чем с ним говорить. - И все же вы наверняка ему нужны, Кармен. Вы не хотели бы вернуться? Она посмотрела на меня своими трагическими глазами. [324] - Вернуться к Фрислендеру? У него уже есть новая секретарша, над которой он может издеваться. Нет, это было бы безумием! Нет, нет, я останусь здесь, пока этот глупый продюсер платит мне деньги ни за что. Я посмотрел на нее. - А кто ваш режиссер? - спросил я осторожно. - Режиссер? Сильвио Колеман. Я здесь только раз его и видела, всего пять минут. Смешно, правда? - Я слышал, что нечто подобное бывает довольно часто, - сказал я успокоившись. - Это даже стало правилом. Я размышлял о письме Кана. Оно меня взволновало. Я плохо спал, боясь одного из своих ужасных снов. Я ожидал увидеть его еще в ту ночь, после того, как увидел эсэсовцев из фильма, но, к своему удивлению, спал спокойно. Наверное, это объяснялось тем, что под влиянием смехотворной бутафории костюмов первоначальный шок довольно скоро прошел, остался лишь стыд за свою истерическую реакцию. Я думал о словах Кана насчет удара, который неизбежно настигает каждого из нас. В эту ночь мне казалось, что не надо так бурно реагировать - необходимо беречь силы, они еще пригодятся, когда надо мной грянет гром действительности. Наверное, здесь, в Голливуде, легче всего себя к этому приучить. Настолько, что мелкие удары судьбы, которые мне еще предстоит вынести, могут лишь потешить меня, потому что здесь все - бутафория. Надо держать себя в руках, а не превращаться в комок нервов и не впадать в истерику при одном только виде нацистского мундира. Эта мысль пришла мне в голову ранним утром, когда, слушая шуршание пальм под высоким чужим небом, я расхаживал в пижаме вокруг бассейна. Странная, неожиданная, но, может быть, единственно верная мысль. Танненбаум явился в полдень. - Что вы чувствовали, когда впервые снимались в фильме, где действовали нацисты? - спросил я. - Не мог спать по ночам. Но потом привык. Вот и все. [325] - Да, - сказал я. - То-то и оно. - Другое дело, если бы я снимался в пронацистском фильме. Но это, разумеется, исключено. Я думаю, что такие фильмы вообще не должны больше появляться после того, что стало известно об этих свиньях. - Танненбаум поправил платок с красной каймой в вырезе своего спортивного пиджака. Сегодня утром Холт разговаривал с Силверсом, и тот не возражает, если по утрам вы будете работать у нас консультантом. Он говорит, что вы нужны ему главным образом после обеда и вечером. - Холт уже купил меня у него? - спросил я. - Говорят, нечто подобное происходит и со звездами в Голливуде. - Разумеется, нет. Он справлялся лишь потому, что вы ему срочно нужны. Кроме вас, у нас в Голливуде нет никого, кто сидел бы в концентрационном лагере. Я вздрогнул. - Наверное, за это разрешение Силверс продал ему картину, писанную маслом? - Понятия не имею. Правда, Силверс показывал Холту картины. Они ему очень понравились. Я увидел Холта в сиянии полуденного солнца - он расхаживал в широких зеленых брюках вокруг бассейна. На нем была пестрая гавайская рубашка с южным ландшафтом. Заметив меня, он еще издали замахал обеими лапами. - Хэлло, Роберт! - Хэлло, мистер Холт. Он похлопал меня по плечу - жест, который я ненавидел. - Все еще сердитесь из-за рисунков? Ну, это мы уладим. Я молча слушал его болтовню. Наконец он перешел к делу. Он хотел, чтобы я посмотрел, нет ли каких ошибок в сценарии, и, кроме того, чтобы я был у него своего рода консультантом по костюмам и режиссуре, дабы исключить возможные неточности. - Это две разные задачи, - сказал я. - Что будет, если сценарий окажется негодным? [326] - Тогда мы его переделаем. Но сначала ознакомьтесь с ним. - Холт слегка вспотел. - Только это надо сделать быстро. Уже завтра мы хотим приступить к съемке наиболее важных сцен. Могли бы вы сегодня бегло просмотреть сценарий? Я молчал. Холт достал из портфеля папку. - Сто тридцать страниц, - сказал он. - Работы часа на два, на три. Я нерешительно взглянул на желтую папку, потом взял себя в руки. - Пятьсот долларов, - сказал Холт. - За отзыв в несколько страниц. - Это очень неплохо, - подтвердил Танненбаум. - Две тысячи, - возразил я. Если уж продавать себя, по крайней мере надо покрыть за этот счет все долги и еще кое-что оставить на черный день. Холт чуть не расплакался. - Это исключено! - сказал он. - Отлично, - ответил я зло. - Меня это вполне устраивает. Терпеть не могу вспоминать о том времени, можете мне поверить. - Тысячу, - сказал Холт. - Только для вас. - Две! Ну что это за сумма для человека, коллекционирующего картины импрессионистов! - Это не по-джентльменски, - сказал Холт. - Плачу ведь не я, а студия. - Тем лучше. - Тысячу пятьсот, - скрипнув зубами, сказал Холт. - И триста долларов в неделю за консультацию. - Идет, - согласился я. - И машину в мое распоряжение, пока я буду у вас консультантом. И еще одно условие: после обеда я должен быть свободен. - Вот это контракт! - воскликнул Танненбаум. - Как у кинозвезды. Холт пропустил это мимо ушей. Он знал, что я имею представление о гонорарах кинозвезд. - Хорошо, Роберт, - сказал он решительно. - Я оставляю вам рукопись. Немедленно приступайте: время не терпит. - Я начну, как только у меня будет аванс в тысячу долларов, Джо, сказал я. [327] - Если вы будете у меня работать только полдня, я, разумеется, буду вынужден сократить вам жалованье, - заявил Силверс. - Скажем, наполовину. Это справедливо, вы не находите? - Слово "справедливо" я уже слышал сегодня несколько раз, - ответил я. - И каждый раз оно не соответствовало действительности. Силверс вытянул ноги на светло-голубом диване. - Я считаю свое предложение не только справедливым, но и великодушным. Я даю вам возможность неплохо заработать в другой области. Вместо того чтобы вас уволить, я соглашаюсь на то, чтобы вы работали у меня только время от времени. Вы должны быть мне благодарны. - К сожалению, это не так, - сказал я. - Лучше увольте меня совсем. Если хотите, мы можем заключить "скользящий" контракт на следующих условиях: более низкое жалованье, но зато - долевое участие в сделках. Силверс смотрел на меня, как на редкое насекомое. - Много вы понимаете в бизнесе! - бросил он презрительно. - На комиссионных не разживетесь. Он всякий раз раздражался, если кто-нибудь не верил, что продажа картин требует чуть ли не божественного наития. - Я для вас стараюсь, хочу, чтобы вам дали какую-нибудь работу в кино, а вы... - Мистер Силверс, - спокойно прервал я его. - Оставим это. Вы же не мне хотите продать картины, а моему клиенту Холту. Я за то, чтобы Холту вы представили дело так, будто вы оказываете ему огромную любезность, и я уверен, что он с благодарностью будет покупать у вас и впредь. Я только хотел бы, чтобы от меня вы не требовали изъявления благодарности, поскольку благодарить должны скорее вы меня. То, чему вы меня научили, великолепно: высшая цель прилежного коммерсанта заключается в том, чтобы не только содрать с клиента шкуру, но и заставить его благодарить за это. Вы мастер своего дела, но прошу вас меня от этого избавить. [328] Лицо у Силверса сразу стало каким-то помятым. Казалось, за несколько секунд он постарел на двадцать лет. - Так, - произнес он тихо. - Я должен вас от этого избавить. А что получаю от жизни я? Вы развлекаетесь на мои деньги. Вы на двадцать пять лет моложе меня, я же вынужден торчать здесь, в этом отеле, поджидая клиентов, точно старый паук. Я воспитываю вас, как сына, а вы злитесь, если я хоть немного поточу о вас свои усталые когти! Выходит, мне и пошутить нельзя? Я быстро взглянул на него. Мне были знакомы все его трюки со смертью, болезнью и разговорами о том, что никто не может унести с собой в потусторонний мир даже самую крохотную картину, поэтому, видите ли, лучше продавать их симпатичным клиентам здесь, на земле, пусть даже с убытком, не так уж много времени нам отпущено. Мне тоже однажды пришлось заниматься пузырьками с лекарствами, когда изможденный и бледный Силверс - жена слегка подгримировала ему лицо землисто-серым тоном - в своем голубом шлафроке улегся в постель, чтобы "с убытком" продать нефтяному королю из Техаса ужасную картину, изображавшую огромного мертвого жокея с лошадью. Я знал, что свой обычный красный шлафрок Силверс иногда меняет на голубой, так как на голубом фоне ярче выделяется его болезненная бледность. И мне пришлось дважды прерывать его беседу с клиентом и приносить ему лекарство, а на самом деле водку; это была моя идея подавать водку вместо виски, потому что водка не пахнет, тогда как запах виски чуткие ноздри техасца учуяли бы даже за двадцать метров. В конце концов Силверс умирающим голосом продиктовал мне условия соглашения - на этой сделке он заработал двадцать тысяч долларов. Услышав сумму, я машинально округлил глаза в знак безмолвного протеста, но сразу же покорно кивнул. Я знал все трюки Силверса, в которых он был неистощим и которые называл "художественным пусканием пыли в глаза", но нотка горечи, прозвучавшая сейчас в его голосе, была мне в новинку, равно как и следы подлинного изнеможения на лице. [329] - Вам не вреден этот климат? - спросил я. - Климат! Я погибаю от скуки. Вот представьте себе, - сказал он. Приглашаю я со скуки девочку, с которой познакомился в бассейне, миленькое, белокурое, вполне заурядное существо девятнадцати лет - здесь с возрастом надо быть осторожнее: цыплята утверждают, что они уже совершеннолетние, а под дверью караулит мать, чтобы заняться вымогательством, - итак, приглашаю я ее пообедать со мной. Она приходит. Заказываем немного шампанского, креветки под соусом "Таусенд-айленд", бифштексы - все великолепно приготовлено и сервировано здесь, наверху. У нас радостное настроение, я забываю свою безутешную жизнь, мы идем в спальню. И что же? - Она начинает орать из окна, что ее насилуют. "Полиция! Полиция!" Так? Силверс какое-то время размышляет в удивлении. - Неужто и такое бывает? - Мой сосед Скотт говорил мне, что это один из самых элементарных способов заработать деньги. - Да, да! Нет, этого не было. К сожалению, не было. Все получилось гораздо хуже. - Она, конечно, потребовала денег. Это всегда удручающе действуют на людей, привыкших к тому, чтобы их любили, - сказал я с издевкой. - Сто долларов. - Хуже. - Значит, тысячу. Это уже, прямо скажем, наглость! Силверс махнул рукой. - Она действительно потребовала кое-что, но не в этом дело. - Он приподнялся со своего светло-голубого дивана и, трясясь от злости, пропищал тоненьким голоском: - "Что ты мне подаришь, если я влезу к тебе в кроватку..." А потом, как взрыв бомбы: "Daddy"(1). Я с интересом слушал его рассказ. - Daddy! - воскликнул я. - У нас в Европе так называют папашу. Тяжелый удар, когда тебе за пятьдесят. Однако здесь в этом нет ничего оскорбительного. - ----------------------------------------(1) Папочка (англ.). [330] Здесь "daddy" ласкательно называют тридцатилетних. Так же, как девяностолетних называют "darling"(1) или "girl" (2). Америка - молодая нация, и она боготворит молодость. Силверс слушал меня с видом человека, которого ранили пулей в живот. Потом он покачал головой. - К сожалению, все выглядело иначе. Я мог бы надавать себе оплеух за то, что не удержал язык за зубами, но разве может коммерсант смолчать? Растерявшись, я спросил, что она имеет в виду. Понимаете, я, разумеется, готов был заплатить - и вполне прилично. Я ведь известен своей добротой, меня только расстроило это слово "daddy". Оно прозвучало для меня как "дедушка". Но она решила, что я буду скупердяйничать, и напрямик заявила своим деревянным кукольным голоском, что если уж она идет бай-бай - так и сказала: "бай-бай с таким стариком", то, естественно, должна на этом что-нибудь заработать. У "Баллокса" на Уилшер-бульваре она видела пальто из верблюжьей шерсти. И было бы... Силверсу отказал голос. - И как же вы поступили? - спросил я с интересом. Мне понравилось выражение "деревянный кукольный голосок". - Как поступает джентльмен в подобной ситуации! Заплатил и выкинул нахалку вон. - Заплатили сполна? - Отдал все, что было под рукой. - Да, это все не очень приятно, я вас понимаю. - Вы меня вообще не понимаете! - раздраженно воскликнул Силверс. - Это не финансовый шок, а психологический, когда дешевая потаскуха называет вас старым развратником. Да и как вам это понять? Вы один из самых бесчувственных людей, каких мне приходилось видеть. - Это верно. Кроме того, существуют вещи, которые понятны только твоим ровесникам, например, разница в возрасте. И чем больше стареешь, тем заметнее - ----------------------------------------(1) Дорогуша (англ.). (2) Детка (англ.). [331] становится эта разница. Восьмидесятилетние считают семидесятилетних молокососами и озорниками. Странное явление! - Странное явление! Это все, что вы можете сказать? - Разумеется, - ответил я осторожно. - Вы же ждете от меня серьезного отношения к такой чепухе, господин Силверс. Он уже готов был вспылить, но вдруг в глазах антиквара вспыхнула искра надежды, как будто профессор Макс Фридлендер подтвердил подлинность принадлежавшего Силверсу сомнительного Питера де Коха. - Просто это звучит забавно, когда речь идет о таком человеке, как вы, - продолжал я. Он задумался. - А что будет, если такая шутка повторится? Естественным следствием будет импотенция. Уже на этот раз у меня было такое ощущение, будто на меня выплеснули ушат ледяной воды. Что мне делать с этим страхом, который сидит во мне? - Тут есть два пути, - сказал я после недолгого раздумья. - Первый: напиться и как гусар - вперед без разбора, правда, есть одно "но": в состоянии опьянения многие становятся импотентами, пока не протрезвеют, таким образом, здесь двойной риск. Второй путь - это тактика гонщика после аварии: немедля пересесть на другой автомобиль и продолжать гонку. Тут уж шок исключен - нет времени. - Но у меня-то он был! - Это вы себе внушили, господин Силверс. Боязнь неудачи стала вашей навязчивой идеей, только и всего. Слова благодарности застряли у него в бороде. - Вы так считаете? - Совершенно определенно. Он стал заметно успокаиваться. - Странно, - сказал он немного спустя. - Как неожиданно все может утратить всякий смысл - успех, положение, деньги - от одного простого, глупого слова какой-то девчонки! Будто все на свете тайком стали коммунистами. [332] - Что? - Я хочу сказать, что все люди равны - никому не скрыться. - Ах, вот как вы это воспринимаете! - сказал я. Силверс ухмыльнулся. Он снова был на коне. - Я полагаю, ни один человек не верит, что стареет. Он понимает это, но не верит. - А вы сами? Верите? Так как же насчет моего увольнения? - Мы можем оставить все по-прежнему. Достаточно и того, что вы по вечерам будете в моем распоряжении. - После семи часов - сверхурочные. - Вы будете получать жалованье. И никаких сверхурочных. В данный момент вы зарабатываете больше, чем я. - А ваш шок полностью прошел, господин Силверс! Полностью!