Всё на свете - Юн Никола (2015)

Я не помню многого, только беспорядочный наплыв картинок. Скорая. Один укол в ногу. Второй. Адреналин устремляется завести мое сердце. Сирены воют вдалеке, а затем вблизи. Телевизор мерцает синим и белым в верхнем углу комнаты. Аппараты гудят и моргают весь день и всю ночь, бдя непрерывно. Женщины и мужчины в белых униформах. Стетоскопы, иголки и антисептики.

А затем этот запах авиатоплива, этот запах, который приветствовал меня прежде, леи и грубое одеяло, дважды обернутое вокруг меня. И почему место у окна имеет значение, когда приближается сумрак?

Я помню лицо мамы, и что ее слезы могли бы образовать море.

Помню, как синие глаза Олли стали черными. Я закрыла свои глаза, увидев в его взгляде сожаление, облегчение и любовь.

Я в пути к дому. И останусь в нем в ловушке навечно.

Я жива, но не хочу жить.

И СНОВА ГОСПИТАЛИЗАЦИЯ

Мама превратила мою спальню в больничную палату. Подушки подпирают мою спину, ко мне присоединена капельница. Меня окружают мониторы. Я не ем ничего, кроме Джелло.

Каждый раз, как я просыпаюсь, мама у кровати. Она трогает мой лоб и говорит со мной. Иногда я пытаюсь сконцентрироваться, понять, что она говорит, но звук вне моей досягаемости.

Просыпаюсь через какое-то время (часы? дни?) и вижу, что она стоит надо мной, хмуро посматривая на планшет. Я закрываю глаза и исследую свое тело. Ничего не болит, или лучше сказать, ничего не болит так сильно. Проверяю свою голову, горло, ноги. Снова открываю глаза и вижу, что она собирается погрузить меня в сон.

- Нет! - Я сажусь слишком быстро. Голова кружится, меня тошнит. Я собираюсь сказать, что в порядке, но ничего не выходит.

Прочищаю горло и снова пытаюсь.

- Пожалуйста, больше не заставляй меня спать. - Мне, по крайней мере, нужно быть в сознании, если хочу быть живой.

- Со мной все в порядке? - спрашиваю я.

- Все в порядке. Ты будешь в порядке, - говорит она. Ее голос дрожит, а потом срывается.

Я принимаю сидячее положение и смотрю на нее. Ее кожа бледная, практически прозрачная, и очень сильно обтягивает ее лицо. Неприятная синяя вена тянется от линии ее волос к веку. Я вижу другие синие вены под кожей ее предплечий и запястий. У нее напуганный, недоверчивый взгляд человека, который стал свидетелем чего-то ужасного и теперь ждет, когда произойдет еще что-то кошмарное.

- Как ты могла сделать это с собой? Ты могла умереть, - шепчет она.

Она делает шаг вперед, прижимает планшет к груди.

- Как ты могла сделать это со мной? После всего?

Мне хочется что-то сказать. Открываю рот, но ничего не выходит.

Моя вина - это океан, в котором я тону.

Остаюсь в кровати после того, как она уходит. Не встаю, чтобы потянуться, а поворачиваюсь к окну. О чем я сожалею? Прежде всего о том, что вышла на улицу. Что увидела и влюбилась в мир. Что влюбилась в Олли. Как теперь мне жить в этом пузыре, когда я знаю, что упускаю?

Закрываю глаза и пытаюсь заснуть. Но меня не покидает образ маминого лица, безрассудная любовь в ее глазах. Я решаю, что любовь - ужасная, ужасная вещь. Такая же отчаянная любовь к кому-то, как мамина ко мне, должно быть, похожа на то, будто ты несешь свое сердце вне тела, и его не защищают ни кожа, ни кости, ничего.

Любовь - ужасная вещь, а ее потеря еще хуже.

Любовь - ужасная вещь, и я не хочу иметь с ней ничего общего.

ОСВОБОЖДЕНИЕ, ЧАСТЬ 2

Среда, 18:56.

Олли: господи где ты была?

Олли: ты в порядке?

Мадлен: Да.

Олли: что говорит твоя мама?

Олли: ты будешь в порядке?

Мадлен: Я в порядке, Олли.

Олли: я пытался пробраться к тебе, но твоя мама не позволила

Мадлен: Она меня защищает.

Олли: я знаю

Мадлен: Спасибо, что спас мне жизнь.

Мадлен: Извини, что заставила тебя пройти через это.

Олли: ты не должна благодарить меня

Мадлен: Все равно спасибо.