Евгений Онегин - Александр Пушкин (1833)

И меркнет милой Тани младость:

Так одевает бури тень

Едва рождающийся день.

XXIV

Увы, Татьяна увядает,

Бледнеет, гаснет и молчит!

Ничто её не занимает,

Её души не шевелит.

Качая важно головою,

Соседи шепчут меж собою:

Пора, пора бы замуж ей!..

Но полно. Надо мне скорей

Развеселить воображенье

Картиной счастливой любви.

Невольно, милые мои,

Меня стесняет сожаленье;

Простите мне: я так люблю

Татьяну милую мою!

XXV

Час от часу пленённый боле

Красами Ольги молодой,

Владимир сладостной неволе

Предался полною душой.

Он вечно с ней. В её покое

Они сидят в потёмках двое;

Они в саду, рука с рукой,

Гуляют утренней порой;

И что ж? Любовью упоённый,

В смятенье нежного стыда,

Он только смеет иногда,

Улыбкой Ольги ободрённый,

Развитым локоном играть

Иль край одежды целовать.

XXVI

Он иногда читает Оле

Нравоучительный роман,

В котором автор знает боле

Природу, чем Шатобриан,

А между тем две, три страницы

(Пустые бредни, небылицы,

Опасные для сердца дев)

Он пропускает, покраснев.

Уединясь от всех далёко,

Они над шахматной доской,

На стол облокотясь, порой

Сидят, задумавшись глубоко,

И Ленский пешкою ладью

Берёт в рассеянье свою.

XXVII

Поедет ли домой; и дома

Он занят Ольгою своей.

Летучие листки альбома

Прилежно украшает ей:

То в них рисует сельски виды,

Надгробный камень, храм Киприды,

Или на лире голубка

Пером и красками слегка;

То на листках воспоминанья

Пониже подписи других

Он оставляет нежный стих,

Безмолвный памятник мечтанья,

Мгновенной думы долгий след,

Всё тот же после многих лет.

XXVIII

Конечно, вы не раз видали

Уездной барышни альбом,

Что все подружки измарали

С конца, с начала и кругом.

Сюда, назло правописанью,

Стихи без меры, по преданью

В знак дружбы верной внесены,

Уменьшены, продолжены.

На первом листике встречаешь

Qu’йcrirez-vous sur ces tablettes[8];

И подпись: t. а v. Annette;

А на последнем прочитаешь:

«Кто любит более тебя,

Пусть пишет далее меня».

XXIX

Тут непременно вы найдёте

Два сердца, факел и цветки;

Тут верно клятвы вы прочтёте

В любви до гробовой доски;

Какой-нибудь пиит армейский

Тут подмахнул стишок злодейский.

В такой альбом, мои друзья,

Признаться, рад писать и я,

Уверен будучи душою,

Что всякий мой усердный вздор

Заслужит благосклонный взор,

И что потом с улыбкой злою

Не станут важно разбирать,

Остро иль нет я мог соврать.

XXX

Но вы, разрозненные томы

Из библиотеки чертей,

Великолепные альбомы,

Мученье модных рифмачей,

Вы, украшенные проворно

Толстого кистью чудотворной

Иль Баратынского пером,

Пускай сожжёт вас Божий гром!

Когда блистательная дама

Мне свой in-quarto подаёт,

И дрожь и злость меня берёт,

И шевелится эпиграмма

Во глубине моей души,

А мадригалы им пиши!

XXXI

Не мадригалы Ленский пишет

В альбоме Ольги молодой;

Его перо любовью дышит,

Не хладно блещет остротой;

Что ни заметит, ни услышит

Об Ольге, он про то и пишет:

И полны истины живой

Текут элегии рекой.

Так ты, Языков вдохновенный,

В порывах сердца своего,

Поёшь Бог ведает кого,

И свод элегий драгоценный

Представит некогда тебе

Всю повесть о твоей судьбе.

XXXII