Судя по всему, их дружба подпитывалась спорами, и “питания” ей хватало. Взять, например, такую тему, как Куба. Насчет кубинской медицинской статистики Алекс высказывался следующим образом: “Полагаю, товарищ Кастро большой мастер наводить дисциплину, так что и здравоохранение у него должно ходить по струнке. Товарищ Берия в сибирских тюрьмах тоже навел бы порядок. Расстрелять кое-кого, и все”.

Или взять российских заключенных. Фармер спрашивал: “Если большинство из них сажают за моральное уродство, то отчего же их количество так резко повышается во время общественных и экономических кризисов или перемен?”

Алекс смотрел на это иначе. Однажды вечером за ужином он заметил:

– Ничего хорошего нет в этих заключенных. Они важны с эпидемиологической точки зрения.

– Наш главный спор, – прокомментировал Фармер.

– Нет, не так, – сказал Гольдфарб. – Примерно половина из них не должны сидеть.

– Три четверти, – возразил Фармер. – Ладно тебе, Алекс. Это же преступления против собственности.

– Но двадцать пять процентов должны сидеть пожизненно.

– Нет. Десять процентов. Ты меня считаешь наивным.

– Ты не наивный, – сказал Гольдфарб. – Все ты понимаешь. Просто не желаешь смириться с тем, что…

– Люди не ангелы.

– Нет! Сволочи. Ты не наивный. Ты просто умеешь игнорировать все, что тебе неприятно, поэтому ты и не ученый. Ты игнорируешь факты.

– Но ты все равно меня любишь.

– Еще бы!

Фармер действительно любил бури, хотя, упоминая об этом, почти всегда добавлял, что беднякам от разгулявшихся стихий гораздо больше горя, чем всем прочим. В Москве он хотел метели, но нам достался просто снегопад. Немилосердно холодной ночью мы возвращались в гостиницу, шагая по скользким тротуарам. Фармер натянул на нос свой красный шарф, и очки его затуманились. Мы уговорили три бутылки красного. Я сказал:

– Знаете, а вы как будто еще похудели с тех пор, как мы двинулись в путь.

– Долгое вышло путешествие, – ответил он.

– Ну, это было интересно, – заметил я. – Мне нравится Алекс.

– Рад слышать. Алекс замечательный. Когда мы только познакомились, я на него ужасно разозлился за это высказывание о заключенных. – Он изобразил русский акцент: – “Скверные люди, но важные с эпидемиологической точки зрения”.

Я вспомнил их последний спор, вспомнил, как Фармер упорно снижал количество заслуживающих тюрьмы. Продолжи он в том же духе, дожал бы до одного процента, если не до нуля, подумалось мне.

– Думаете, я псих? – спросил он.

– Нет. Но некоторые из них совершили чудовищные преступления.

– Знаю, – ответил Фармер. – И верю в историческую точность.

– Но вы всех прощаете.

– Да, наверное. Думаете, это безумие?

– Нет, – сказал я. – Но эта битва, по-моему, из тех, что невозможно выиграть.

– Ничего. К поражению я готов.

– Но бывают маленькие победы, – добавил я.

– О да! И как же я их люблю!

Мысли у меня уже немного путались, язык чуть-чуть заплетался. Я попытался сформулировать гипотетический вопрос, призванный продемонстрировать глубокое понимание его бродячей жизни.

– Вы прекрасный человек, – начал я, положив ему руку на плечо, – но без вашей клинической практики…

– Я был бы никем, – перебил он.

Часть V

ПДБ

Глава 24