Исповедь социопата. Жить, не глядя в глаза - М. Томас (2013)

Согласно нашему семейному преданию, я не самая умная из детей, но зато самая цельная, ибо меня не сдерживали эмоциональные и моральные ограничения. При одержимой жажде познания сил и тайных пружин, управляющих миром, я, естественно, была центром всех семейных дел, служила командиром, учитывавшим все ресурсы и принимавшим решения по тактике и стратегии. Я не просто была «миротворцем», как многие другие дети, а распределяла властные полномочия, улаживала споры и служила центром расчетов между враждующими фракциями. Благодаря собственной бесстрастности я стала нейтральной (и богатой) Швейцарией.

Мои братья, сестры и я были замкнутым и тесно спаянным сообществом – не потому, что очень любили друг друга, а в силу общего стремления удержать групповой успех. По молчаливому соглашению мы признали, что коллективное выживание превыше всего остального; правда, для меня главным было обеспечение моего личного выживания. Швейцария – остается самым могущественным банкирским домом отнюдь не для блага всей Европы, а только для своего собственного. Я без колебаний пожертвовала бы любым членом семьи в своекорыстных интересах, если бы не факт, что их присутствие в моей жизни – в разной, конечно, степени – являлся залогом моего счастья. Это стало особенно ясно, когда мы с Джимом крушили ненавистную дверь, а может, и еще раньше. Мы были как прутики: по отдельности нас было легко сломать, но, связанные в пучок, мы становились несокрушимы. Неправда, что я любила их. Нет, мне нравилось, что они рядом.

В какой-то степени моя семья могла казаться стороннему наблюдателю идеальной американской семьей – отряд детишек со свеженькими (но пустыми) мордашками, которых едва ли интересует что-либо за пределами их мирка. Мы рассматривали друг друга и родителей как неизменный факт жизни. Мы играли и читали книжки, бегали по двору, строили из песка дома, ломали вещи, совершали экспедиции в лес и всегда возвращались целыми и невредимыми.

Мы копили свои травмы, и хотя мои братья и сестры реагировали каждый по-своему, все обладали одним и тем же прочным стержнем вроде того, который позволил нашим прадедушкам и прабабушкам пережить Великую депрессию. Самая крутая из нас – моя сестра Кэтлин. Ее муж думает, что она еще больший социопат, чем я, и я понимаю, что он имеет в виду. Она очень холодна и расчетлива. Дети ее боятся, и это не патологический, а вполне здоровый страх. Они не имеют права на ошибку и знают об этом. Первый ее ребенок родился немногим больше, чем через год после замужества. До брака она ни за что не хотела иметь детей, но, родив первого, решила создать совершенную генетическую амальгаму, воспользовавшись наследственностью своей и мужа. После того как ребенок родился, сестра стала воспитывать его по-военному, как рекомендовалось в книжках, которые она читала, будучи беременной. Создавалось впечатление, будто она хочет переделать всю жизнь – свою и будущего ребенка, заменив семью, в которой выросла, другой, которую хотела создать по более удачным лекалам.

Кэтлин была обижена на родителей: они не дали ей того, чего она, по ее мнению, заслуживала. Родители никогда не посещали ее танцевальные занятия, никогда не принимали участия в школьных спектаклях, в которых выступала она. Мне потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что эти вещи служили Кэтлин мерилом ее значимости для мира, а неспособность родителей это оценить связалась в ее сознании с ее никчемностью и ненужностью как личности. Руководствуясь этим мерилом, она создала для себя нерушимый стандарт – застывшую идею того, что есть добро, а что зло, что состоятельно, а что нет, что нравственно, а что безнравственно. На самом деле Кэтлин возвела свой императив в нравственный.