Жизни, которые мы не прожили - Анурадха Рой (2018)

Мне отвратительна сама мысль о постоянном присутствии человеческой компании. Я так никогда и не женился. Слова Габриэля Оука, сказанные Батшебе[28], его романтическое обещание, для меня прозвучали угрозой: «И вечером у камина, стоит вам поднять глаза – я тут, рядом с вами, а стоит мне поднять глаза – вы тут, рядом со мной». Сорок лет назад была у меня женщина, которая хотела, чтобы я был рядом всякий раз, когда она поднимает глаза. Кадамбари. Была она такая не одна: мужчине не нужно особо стараться, чтобы его возжелали. В какой-то момент я перерос отца, оттопыренные уши, которые мать имела привычку прижимать к голове, волшебным образом перестали топорщиться, я получил степень, а потом и работу в Дели. Стало заметно, что, когда я приезжал домой на праздники, девушки вокруг неожиданно веселели, а их родители упорно приглашали меня к себе домой и расхваливали за то, что пошел в деда. «Эх, старый доктор Розарио, какой ум, какая сметка, а профиль-то какой великолепный, – говорили они. – Прожить бы ему еще лет двадцать! Одно утешение: ты, Мышкин, прямо вылитый дед». Я знал, что это даже близко не так, но в ту пору по своему легкомыслию как-то не задумывался, что ими движет.

Вчера ночью, возможно из-за того, что накануне поворошил хорошенько память, я проснулся ото сна, где был с Кадамбари, и снова ощутил внутри ее тяжелый, темный запах. В Дели она приходила ко мне по ночам, когда ее родители думали, что она тихо-мирно спит в своей постели. Входила, запирала дверь, сбрасывала сари, пуговка за пуговкой расстегивала блузку, высвобождалась из нижней юбки и вставала у двери. Так, в свете лампы, обнаженная и торжественная, она позволяла мне полюбоваться ею еще до того, как мы произнесем хоть слово. По ее настоянию лампа была масляной. Никакого электрического освещения.

Проснувшись вчера ото сна, я снова прикрыл глаза, чтобы еще на несколько секунд удержать перед собой ее светящееся, напряженное, словно от боли, лицо, взлохмаченные волосы. «Не останавливайся. Никогда не останавливайся», – шептала она в моем сне.

Я включил свет.

4

Судя по всему, Вальтер Шпис пришел в наш дом вскорости после своего первого визита в клинику. Не помню, что сказала или сделала моя мать, когда снова увидела его после стольких лет, – может статься, я не присутствовал при их встрече. Помню только женщину, с которой он обычно наведывался к нам домой, и то, как она прогуливалась по нашему саду. Помню, как она склоняла голову, чтобы понюхать цветы, как с радостным вскриком бросилась к павлину, прогуливающемуся по соседней стене, как сорвала зеленое манго с низко висящей ветки. Все манго в саду я считал своей личной собственностью, которой мог распоряжаться так, как мне заблагорассудится. Долгими жаркими днями мы с Голаком, вооружившись рогатками, охраняли плоды от обезьян. По какому праву кто-то срывал их, не испросив у меня разрешения? Поначалу я протестовать побоялся, – в конце концов, она была англичанкой, – но в итоге не смог сдержать возмущения и заявил:

– Это манго еще не созрело, его нельзя было срывать. Все равно есть не будете: оно кислое и твердое.

Женщина была худой как щепка. Ее волосы, ниспадавшие угольно-черной занавесью, липли к лицу. На ней были длинные черные одежды, которые развевались вокруг нее. Волшебница или ведьма. Платье ее было настолько свободным и длинным, что под ним можно было спрятать что угодно. Волшебную палочку. Метлу.

Она прекратила свое хождение, обернулась и пристально на меня посмотрела:

– Знаешь, что я ем? Я ем сырые яйца с ложечкой сахара. Ем фасоль из банок и виноград прямо с лозы. Ем запеченных маленьких мальчиков. Главное – хорошенько их посолить.

Я сделал шаг назад.

– Вообще-то, я детей на дух не переношу, – сказала она. – Но ты… ты мне вроде нравишься. Пойдем. Все мне тут покажешь.