Мелодия - Джим Крейс (2018)

Она нашла его у дверей кладовки, он пытался навести порядок, разбирал хаос перевернутых контейнеров и разорванных пакетов. Он собрал рассыпанную муку и немного риса в ладонь раненой руки, а потому их объятие получилось неловким – ему пришлось обнимать ее вытянутой рукой, чтобы защитить другую и сохранить расстояние между телами. Она следила за своей одеждой и не хотела, чтобы та испачкалась едой или кровью. Но все же это было утешение почувствовать подобие жены, пусть и на короткое время, в своих объятиях. Он тут же отвернулся, смущенный тем, что у него случилось восстание плоти. Он был бос и в ночной рубашке, и хотя кровь на его лице, горле и руке засохла и потемнела, она все еще оставалась липкой, как сливовый сок, и раны не затянулись.

– Что ты сделал? – спросила она, словно повреждения, полученные им, были его виной, будто он сам нанес их себе ради ее общества и внимания. Она и в самом деле могла так подумать; он понял, что это первые слова по меньшей мере за три дня, обращенные напрямую к нему. И потом, когда он рассказал, что, по его мнению, произошло у двери кладовки, она спросила:

– Так ты его, значит, вовсе и не видел?

Опять этот тон. Так оно и было. Он вообще не видел ребенка. Ему достались от него только укусы, царапины, запах.

– А в полицию звонил?

Бузи отрицательно покачал головой – то, что случилось, не было преступлением. Она с этим не согласилась, тоже отрицательно покачала головой.

Терина усадила его на кухонный стул и, крепко, как давно, когда он был мальчишкой, это делала его мать, ухватила за подбородок и повернула голову то в одну, то в другую сторону, разглядывая повреждения.

– На мой взгляд, это похоже на кошачью работу. Поверхностные повреждения. На глубину кожи, – сказала она решительно, с ноткой нетерпения в голосе. И из-за этого ее подняли с кровати? Да, неприятно, да, кроваво, но повреждения вовсе не такие серьезные, как он давал ей понять по телефону.

– Животное, – сказал он. – Но при этом ребенок.

Она снова покачала головой.

– Не знаю, – сказала она, и это могло означать как то, что она обескуражена повреждениями его лица, так и то, что она ни на секунду не поверила объяснению. – Ты этому котяре очень не понравился, это я тебе точно могу сказать.

Бузи знал, что со свояченицей лучше не спорить. «Это точно был не кот», – подумал он, но ничего не сказал, а она принялась оттирать засохшую кровь шерстяной материей, намочив ее, потом стала очищать раны той же жгучей целебной мазью, которой пользовалась его мать, когда он выходил из кустарника с царапинами и ссадинами.

– Коты или собаки, – сказала она наконец. – Так или иначе, тебе нужны инъекции.

– Зачем?

– Укусы, слюна, вирус. От столбняка для начала. И, конечно, от бешенства. А теперь вытяни губы. Дай-ка я тебе их почищу. Я могу тебе доверять – ты не укусишь меня своим бешеным зубом?

Бузи подумал, что он бы на ее месте доверять ему не стал.

Терина с семейной тщательностью исполняла роль брюзгливой медсестры, обращаясь с пациентом как с ребенком. Бузи воспользовался предоставившейся ему возможностью, по крайней мере, не стал ей противиться: пока она залечивала раны, он сел прямее на стуле и уперся руками в ее бедра. Ее изящный, крепкий торс придал ему устойчивости. А когда она наклеила на худшие из ран лейкопластыри, он уперся лицом в ее живот и испустил вздох, который выражал скорее томление, чем передавал горесть или боль. От запахов у него перехватывало дыхание, и не только от запаха Терины, который был почти неотличим от запаха его жены, но и от паров карболового обеззараживающего средства, которое она использовала, и это – по причинам, на которых он не желал останавливаться, – он счел провоцирующим коктейлем своих сексуальных воспоминаний.