Основано на реальных событиях - Дельфина де Виган (2015)

В те времена, когда принято было отмечать дни рождения в дошкольной группе, моя мать, помню, писала воспитательнице записочки, чтобы попросить ее не вспоминать о моем. Такую записку она мне обычно зачитывала вслух, прежде чем засунуть в конверт, и в ней фигурировало слово «возбудимая», смысла которого я не понимала. Я не осмелилась спросить ее, сознавая, что написать воспитательнице – это уже необыкновенный поступок, некое усилие, рассчитывающее с ее стороны на не менее необыкновенное действие, какую-то поблажку, короче, особое отношение. По правде говоря, долгое время я полагала, что определение «возбудимая» как-то связано с объемом словарного запаса человека: я была девочка e-mot-ive, которой, видимо, не хватало слов[3], что, похоже, объясняло мою неспособность праздновать день рождения в коллективе. Так до меня дошло, что для того, чтобы жить в обществе, необходимо вооружиться словами, не бояться множить их, разнообразить, выискивать самые тонкие их нюансы. Добытый таким образом словарь постепенно превратился бы в плотную жилистую броню, позволяющую существовать в мире бдительно и уверенно. Но столько слов еще оставалось неведомо мне.

Позже, в начальной школе, заполняя анкету, я продолжала привирать относительно даты своего рождения, из предосторожности перенося ее на несколько месяцев, в самую середину летних каникул.

А еще в школьной столовой или у друзей мне частенько случалось (до вполне зрелого возраста) глотать или прятать боб, который я с ужасом обнаруживала в своем куске торта. Объявлять о своей победе, в течение нескольких секунд, а то и минут, быть объектом всеобщего внимания было практически невозможно. Я уже не говорю о выигравших лотерейных билетах, в спешке скомканных или порванных в тот самый момент, когда следовало проявиться, чтобы получить свой приз; доходило даже до того, что я отказывалась от награды, например, когда я была в четвертом классе, во время праздника по случаю окончания учебного года я не взяла купон стоимостью сто франков на покупку в «Галери Лафайет». Помню, как я преодолела расстояние, отделявшее меня от сцены, – важно было дойти, не споткнувшись, с естественным и раскрепощенным видом, потом подняться на несколько ступенек, разумеется, поблагодарить директрису школы, – и в результате убедилась в том, что игра не стоила свеч.

Оказаться в центре внимания, пусть даже на мгновение, вытерпеть множество взглядов сразу было просто нереально.

В детстве и юности я отличалась большой робостью. Сколько я себя помню, это затруднение возникало прежде всего перед группой (то есть когда мне приходилось иметь дело больше чем с тремя или четырьмя людьми одновременно). В частности, дошкольная группа стала для меня первым выражением коллективной общности, никогда не прекращавшей пугать меня. До самого конца школы я была неспособна уснуть накануне чтения вслух выученного текста или доклада. Обойду молчанием уловки, к которым я долгое время прибегала, чтобы избежать любой необходимости выступать публично.

Зато с самого раннего возраста я, кажется, сумела обрести определенную легкость в общении один на один, с глазу на глаз, и истинную способность встретить Другого, едва он принимал форму личности, а не группы, и привязаться к нему. Куда бы я ни направлялась, где бы ни останавливалась, я всегда находила, с кем поиграть, поговорить, посмеяться, помечтать. Повсюду, где я бывала, я обзаводилась друзьями (подругами) и завязывала длительные отношения, как если бы очень рано осознала, что моя чувственная самозащита нуждается именно в этом. До тех пор, пока я не повстречала Л.

* * *

В ту субботу после Книжного салона я предполагала помчаться на вокзал и поехать за город к человеку, которого я любила, чтобы провести с ним вечер и следующий день. Франсуа, как почти каждые выходные, еще накануне отправился в Курсей.