Кьеркегор - Пол Стретерн (1997)

Кьеркегор подробно останавливается на истории об Аврааме и Исааке, и причины этого вполне понятны. Здесь снова слышится громкое эхо разрыва с Региной. С этической точки зрения тот поступок мог выглядеть «злом», но Кьеркегор считал его необходимым для того, чтобы вести религиозную жизнь. Звучит здесь и другое эхо, темное эхо его отношений с отцом. В последний момент Господь остановил руку Авраама, так что Исаак не был принесен в жертву. Давящее доминирование отца едва не довело Кьеркегора до духовного угасания; но отец умер, чтобы сын смог «стать чем-то».

К тридцати годам Кьеркегор почти полностью посвятил свою жизнь литературе. Он больше не виделся со старыми университетскими друзьями и жил в полном одиночестве. Из дома выходил только ради долгих прогулок по улицам Копенгагена, где привлекал внимание эксцентричным видом. Худой, сутулый, в цилиндре и узких брюках, одна штанина которых была неизменно короче другой. Всегда казавшийся старше своих лет, он выглядел сейчас человеком среднего возраста. Иногда он останавливался и разговаривал с маленькими детьми, дарил какие-то мелочи, а они с настороженной радостью смотрели на странного, то ли молодого, то ли пожилого мужчину, отличавшегося от других взрослых непосредственным юмором.

По выходным Кьеркегор брал карету и ехал в парк или за город. Он никогда не забывал о своем статусе сына одного из богатейших купцов города. Но семья Ольсен сочла возмутительным его поведение в отношении Регины, и, как следствие, в приличном обществе Кьеркегора не принимали.

По воскресеньям он посещал церковь, где среди других прихожан часто замечал Регину. И она тоже замечала его. Они не разговаривали, но не теряли друг друга из виду. Хотя он глубоко оскорбил ее (ранив себя еще глубже), между ними сохранялась скрытая для других связь. При всем глубоком проникновении в психологию личности и честном видении себя, Кьеркегор, что любопытно, не избавился от иллюзий и не переставал надеяться, что однажды, когда-нибудь, они с Региной воссоединятся через некие духовные узы. Понимая, что это невозможно, он не мог отречься от желания невозможного. Кьеркегор постоянно анализировал их отношения, что тоже способствовало углублению его самопознания. Он слишком хорошо знал, на какие бесконечные уловки способен разум в играх с самим собой. То, что началось как личное фиаско, драма неадекватности, открыло ему универсальную неадекватность человеческой натуры. Сама по себе субъективность была невозможна, но ее требовалось пережить.

Он продолжал писать. В течение следующих двух лет (1844–1846) Кьеркегор издал полдюжины книг под разными псевдонимами – Йоханнес Климакус (что можно перевести на русский как «Иван Карабкающийся»), Вигилиус Хауфниенсис («Смотритель навозной кучи»), Хилариус Переплетчик (увы, ничего веселого) и Фратер Тацитернус («Отец молчаливый» – довольно странный выбор псевдонима для плодовитого автора). К тому времени, как он и надеялся, литературный Копенгаген уже начал понимать, кто на самом деле этот молчаливый весельчак, карабкающийся вверх по навозной куче.

Идеи Кьеркегора развивались с той же скоростью, с которой выходили его сочинения. Его анализ понятия «существование» сыграл решающую роль в последующем развитии экзистенциализма. Для Кьеркегора существование иррационально (в математике иррациональными называют числа, которые невозможно представить в виде отношения двух целых чисел, такие, например, как число π.) Для Кьеркегора существование есть то, что осталось после того, как все остальное было проанализировано. Оно просто «там». (Кьеркегор сравнивал его с лягушкой, которую вы обнаруживаете на дне кружки после того, как выпили все пиво.)