Каска вместо подушки - Роберт Леки (2005)

В те времена мы часто пели. Голоса не было ни у Здоровяка, ни у меня, кстати, и слуха тоже, но сам процесс пения нам очень нравился. К сожалению, у нас не было возможности пополнить свой репертуар хорошими песнями: военные шлягеры, которыми нас усердно потчевали, были абсолютно безликими и незапоминающимися – ни слов, ни мелодии.

Припевы вроде «Покажем япошкам, что янки далеко не так просты» или «Я послал поцелуй океану» вряд ли могли наполнить наши сердца стремлением кого-нибудь убивать или что-нибудь завоевывать. Мы пели их несколько дней, после чего перешли к блатной лирике, посчитав ее по крайней мере бесшабашной.

Грустно идти на войну, не имея собственной, берущей за душу песни. Нечто военно-патриотическое вроде «Горниста» или же что-нибудь игривое и язвительное, как, например, «Шесть пенсов» у англичан, могли дать нам понять, что на войне все-таки стоит воевать. Но у нас ничего подобного не было. Мы жили в продвинутое время и были слишком изощренными для такой несовременной мишуры. Военные призывы и военные песни казались наивными и лишними в нашем рациональном мире. Нас исправно снабжали пищей для размышлений – абстракциями вроде четырех свобод. Если же этого мало, пойте военные марши.

Если человек должен жить в грязи, ходить голодным и рисковать своей задницей, ему необходима причина, по которой он должен все это делать. Результат – это не причина.

Без понимания причины мы становимся язвительными. Достаточно взглянуть на рисунки Билла Молдина, чтобы понять, насколько язвительными стали люди, участвовавшие во Второй мировой войне. Нам приходилось смеяться над собой, иначе, оказавшись в самом центре безумной механической бойни, можно было сойти с ума.

Вероятно, нам, морпехам, повезло больше других, потому что в дополнение к спасительному смеху мы имели культ морской пехоты.

Никто и никогда не забывал о своей принадлежности к морской пехоте. Это выражалось в изумрудной зелени форменной одежды, остервенелой чистке темно-коричневых ботинок, в лихо заломленных головных уборах сержантов и многом другом. Мы помнили об этом на каждой лекции, на каждом занятии. Иногда артиллерийский сержант-ганни мог прервать занятия и пуститься в воспоминания:

– Китай, парни, это да. Верните мне мой добрый старый Шанхай! Ничего похожего на эту дыру! Казармы, хорошая жратва – у нас были даже тарелки! – свобода, голубая форма. А как китаянки любят морских пехотинцев! Больше всего они любят американцев! Причем они не обращают внимания ни на пехотинцев, ни на моряков, если где-нибудь поблизости есть морпех. Вот это была служба, парни!

А поскольку морской пехотинец является добровольцем, его корысти всегда есть предел. Он может ныть и жаловаться, пока не дождется ответа: «Ты же сам этого хотел, не так ли?»

Лишь однажды я услышал о возможности встретить равных нам. На тренировке со штыками друг напротив друга стояли две шеренги людей. Мы держали винтовки с примкнутыми штыками, но – в ножнах. По команде обе шеренги сошлись…

Сержант, однако, не был удовлетворен. Вероятно, причиной тому явилось наше очевидное нежелание выпустить друг другу кишки. Он приказал прекратить тренировку и схватил чью-то винтовку.

– Выпад! Парируем! Выпад! – выкрикивал он, показывая, как надо выполнять движения. – Выпад! Отпарировали? Снова выпад! Удар! Штык попал в живот!.. Черт побери, парни! Вам предстоит встретиться с виртуозами штыковой атаки! Вы будете сражаться с противником, который любит холодную сталь. Вспомните, что они сделали на Филиппинах! А что они натворили в Гонконге? Вам, парни, следует научиться пользоваться штыком, если, конечно, вы не хотите, чтобы какой-нибудь желтолицый ублюдок выпустил вам кишки.

Это обескураживало.

Даже другие сержанты краснели за него. Я не мог не сравнивать этого сержанта и его нарочитую ярость с методами наших инструкторов на острове Пэрис: они приказывали идти на себя со штыком наперевес и играючи нас обезоруживали.