Единственная дочь - Анна Снокстра (2016)

Я выхожу из машины, громко захлопнув за собой дверь и не дожидаясь возражений. Капли дождя падают мне на лицо, охлаждая разгоряченную кожу. Приятно находиться не в этой душной машине. Прежде чем войти в кирпичную постройку, я оглядываюсь. Фары светятся в дожде, за работающими дворниками я вижу, как копы разговаривают и ерзают на сиденьях.

Туалеты омерзительны. На бетонном полу лужи, в них маленькими айсбергами плавают комки смятой туалетной бумаги. Здесь пахнет пивом и блевотиной. Рядом с унитазом стоит бутылка из-под «Карлтон Дрот»[2], дождь барабанит по жестяной крыше. Представляю, как проведу ночь под дождем, скрываясь от полиции. Мне придется идти, пока я не доберусь до города, но что потом? Скоро я опять проголодаюсь, но у меня по-прежнему нет денег. Последняя неделя была самой ужасной в моей жизни. Мне приходилось знакомиться с мужчинами в барах, просто чтобы было где переночевать, а в одну ночь, самую ужасную, я пряталась в общественном туалете в парке. Казалось, что ночь никогда не закончится, что солнце уже никогда не взойдет. Тот туалет немного напоминал эту постройку.

Я поддаюсь секундной слабости и представляю альтернативный вариант: теплая постель, полный желудок и поцелуй в лоб. Этого достаточно.

Бутылка легко разбивается об унитаз. Я подбираю большой осколок. Сидя на корточках в кабине, зажимаю руку между коленей. Понимаю, что начинаю дрожать, но сейчас не время проявлять малодушие. Еще минута – и коп придет проверить меня. Я надавливаю на коричневое пятно, пытаясь соскоблить его. Боль ужасная. Крови больше, чем я ожидала, но я не останавливаюсь. Кожа слезает, как кожура с картофеля.

Подкладка куртки прилипает к открытой ране, когда я снова натягиваю рукав. Я выбрасываю окровавленную улику в мусорное ведро и смываю кровь с рук. Перед глазами все расплывается, масляная лапша бурлит в желудке. Я хватаюсь за раковину и глубоко дышу. Я могу это сделать.

Хлопает дверца машины, потом раздаются шаги.

– Ты в порядке? – спрашивает женщина-полицейский.

– Меня немного укачивает в машине, – отвечаю я, проверяя, нет ли на раковине пятен крови.

– О, милая, мы почти доехали. Просто попроси остановиться, когда тебе станет плохо.

Дождь усилился, и небо стало густого черного цвета. Но ледяной воздух помогает побороть тошноту. Я залезаю на заднее сиденье и здоровой рукой захлопываю за собой дверь. Мы выезжаем на автостраду. Я держу пульсирующую руку повыше, на уровне подголовников, потому что боюсь, что кровь начнет стекать по запястью; голову прислоняю к окну. Я больше не чувствую тошноты, одну лишь эйфорию. Ровный, монотонный шум дождя, мягкие звуки радио и тепло салона практически усыпляют меня.

Не знаю, сколько мы так едем в тишине, когда они начинают говорить.

– Думаю, она спит. – Мужской голос.

Я слышу скрип кожаного сиденья, когда женщина поворачивается, чтобы взглянуть на меня.

– Похоже на то. Наверное, нелегко быть такой сучкой.

– Где, ты думаешь, она была все это время?

– Мое мнение? Сбежала с каким-нибудь мужиком, возможно, даже вышла за него замуж. Потом она ему надоела, и он ее бортанул. Предполагаю, он был богат. Кстати, она на всех смотрит свысока.

– Она говорит, что ее похитили.

– Знаю. Однако ведет себя иначе, разве нет?

– Да уж.

– К тому же она в достаточно хорошей форме. Если ее похитили, то похититель неплохо к ней относился. Это все, что я хочу сказать. А ты что думаешь?

– Честно говоря, мне плевать, – отвечает Томпсон. – Но думаю, нам выразят благодарность.

– Я не знаю. Разве она не должна быть в больнице? Мог ли придурок просто отпустить ее, когда она щелкнула пальцами?

– А что там по протоколу? Что нужно делать, когда дети пропадают, а когда возвращаются?

– Хрен его знает. Наверное, у меня в тот день было похмелье.

Они смеются, затем в машине снова наступает молчание.