Когда ты был старше - Кэтрин Райан Хайд (2012)

Я приготовился следовать указаниям на этикетке. Только это оказалось нелегко: начальные пары слов каждого предложения были срезаны для предыдущих порций. Зато я узнал температуру духовки. Триста пятьдесят градусов. Еще я сообразил, что тесто надо нарезать кружками толщиной в один дюйм, а кружки разделить на четвертинки. А потом выпекать их в течение… эта часть была отрезана. Удалось рассмотреть одну только двойку. Значит, двух минут? Двенадцати? Двадцати двух?

Я напомнил себе, что не надо поддаваться панике и спешить. В конце концов Бен свой гнев подгонять не собирается. Дело заключалось в том, чтобы правильно выбрать время. В том, чтобы достичь своей цели.

«Дать остыть на решетке».

Я порылся во всем, что походило на шкафчики для посуды, но решетки не нашел. Придется печенькам остывать на чем-то другом.

Отрезав восемь кружков, я уселся за кухонный стол, обхватил голову руками и сидел так, пока они пеклись. Я нарочно не возвращался в комнату, где расхаживал Бен. Не мог. Не мог я снять его с крючка раздраженности. Я следил за ним, слушал его, и из-за этого появилось чувство, будто я разваливаюсь точно так же, как и он.

Немного погодя я зажал уши ладонями. Крепко. Спустя минут пятнадцать я, пользуясь лопаточкой, перенес восемь печенек на желтую пластиковую тарелочку, замечая, что голос Бена сделался хриплым и тихим. По сути, уже не было слышно, что он бормотал.

Но я все равно знал.

Я стоял у открытой двери телегостиной с печеньками в руке. По-моему, Бен уловил их запах. Я видел, как он сбился с шага.

– Смотри, дружище. Я сделал тебе печенье.

Он остановился.

О, мой бог. Он встал.

Трудно описать охватившее меня облегчение.

Бен плакал. Глаза у него покраснели, лицо пошло полосами от слез. И из носа текло. Не преувеличиваю: текло. Не по капелькам. Ведрами.

Я пошел за коробкой салфеток в мамину спальню, и, когда вернулся, он уже сидел в мягком кресле, уплетая печенье.

Я сунул ему пять или шесть салфеток, но он просто зажал их в одной руке и продолжал есть. Так что я забрал салфетки обратно и высморкал ему нос.

Это была минута слабости в наших отношениях.

Я выбросил салфетки и просто сидел, глядя на него.

– Можно и мне печенье попробовать? – спросил я.

– Ага.

А потом, после долгой паузы, он протянул тарелку в мою сторону. Увы, я мог думать только о текущем кране у него в носу.

– Ладно, не стоит, – сказал я. – Это все тебе.

– Мамины лучше.

Вот чего я удостоился за попытку быть славным малым. То есть если такая попытка у меня была.

– И те и другие в точности из одного и того же теста.

– Только ее выпечены правильно. А эти подгорели. Вот, смотри, – он показал мне обратную сторону печенья. Он был прав. Оно все почернело с одного края.

– Извини. Старался, как мог. Но пекарь из меня никудышный, – странно, но, сказав это, я подумал о девушке, которая была отменным пекарем. Пусть я и виделся с нею один только раз.

– Все нормально. Я просто отдам подгоревшую часть…

Я ждал, когда он закончит предложение. Но он так и оставил. Зато его рука последовала туда, куда повела ее мысль. Он отломил подгоревший кусок печенья и опустил его к полу. Примерно на высоту собаки.

Значит, он помнил. Пусть даже он и не осознавал, что помнит. Или, может, я навел его на мысли о собаках, показав ему фотографию.

Только… нет. Можно думать о собаках все, что угодно, но, если у тебя самого собаки никогда не было, ты не станешь машинально давать им свои лишь едва-едва пригодные для еды объедки. Это не инстинкт. Это привычка.

– Кому? – спросил я.

– Что кому? – Бен словно бы полностью забыл о своем намерении.

Он положил подгоревший краешек печенья на самый край тарелки.

– Кому ты собирался это отдать?

На некоторое время Бен задумался.

– Это сложный вопрос, – сказал он.