Счастье - Зульфю Ливанели (2018)

Международные симпозиумы и конференции, которые так нравились ему раньше, тоже начали вызывать чувство странной досады, и теперь он предпочитал, сев в углу, просто наблюдать за всем происходящим. Он мог бы принять участие, поскольку темы, которые обсуждали деятели науки, приехавшие из разных стран, были ему близки, но вынужден был замолкать, когда дело доходило до латинских или древнегреческих теорий. Потому что коренным образом расходился с ними. С участвующими на конференциях арабскими учеными он тоже не умел договариваться, потому что не был выходцем из восточного мира. Латинская, древнегреческая и арабская философии, связанные между собой и развивающиеся совместно на протяжении многих веков, сегодня были лишены единой научной терминологии. Не облаченные в слова идеи как будто не существовали вовсе, и Профессор огорчался, видя, как повторяются банальные клише, взятые из повседневной, мелкой, беспочвенной среды. Все эти отношения были кое-как связаны общими корнями, однако как раз вот этого «кое-как» не хватало, чтобы построить прочный фундамент.

По ночам он рыдал от страха, который сжимал ему грудь, это состояние продолжало обостряться, он чувствовал, как его «я» начинает терять связь с его личностью. Он должен был спасти свое «я». Надо было найти какой-то путь для того, чтобы изменить свою судьбу, чтобы победить мысль о смерти, внезапно зародившуюся и уверенно прораставшую, словно зерно. Собственный дом уже стал символом гроба для него, и он знал, что среди всех этих вещей, как и в своем университетском кабинете, он бессилен. Как и спящий Эндимион, он должен был сам определить свою судьбу. Он не хотел продолжать спать вечным сном.

Он не мог больше выносить все это: сидеть, закрыв сердце, не выпуская рвущиеся наружу безумства, играть роль почитаемого в обществе учителя и ученого.

Он вспомнил, как его поразила история, которую он прочитал несколько лет назад. Достоевский пришел в дом своего злейшего врага Тургенева. Тургенев удивился уже самому этому нежданному визиту. Но то, что было дальше, его вовсе потрясло. Достоевский выкрикнул: «Я растлил девятилетнюю девочку», – после чего развернулся и пошел прочь. В ответ на восклицание изумленного Тургенева: «Но зачем вы мне это рассказали?!», – Достоевский бросил через плечо: «Чтобы вы поняли, насколько ничтожным я вас вижу».

Это было удивительно, только очень мужественный человек способен на подобный поступок. По правде говоря, он хотел бы, как Достоевский, нанести такой же визит к своим врагам – шокировать их и одновременно показать всю их ничтожность, однако поднимающийся изнутри страх говорил, что это невозможно, да и не было в его жизни чего-либо столь ужасающего, как грех Достоевского. Его жизнь, которая считалась чрезвычайно успешной, на самом деле была ничем, а ноль, помноженный на ноль, дает в результате ноль. Будучи дерьмовым человеком, и окружение он имел дерьмовое. И Стамбул, и эти рестораны, и стаи одичавших собак, бродящих по улицам; и попрошайки чайки, и горы мусора со взрывающимся метановым газом, и ночные продажи маленьких детей, и трансвеститы, бьющие острыми каблуками по голове водителей такси, – запах этих нечистот исторгала уже не только бухта Золотого Рога, его начали источать все берега Босфора.

Этими запахами пропитались районы люксовых ресторанов, зарезервированные за сотни долларов столики, сервированные карпаччо, песто, сашими, – все эти иностранные названия блюд давали людям ощущение своей причастности к элите. Окружающая Профессора среда начинала давить, все более ухудшая его внутреннее состояние. Еще месяц назад он смотрел на Стамбул как на чудо, но теперь ощущал, что не может выносить этой имитации элитной жизни, и думал о том, как же все объяснить своей любимой жене – дело это было и впрямь очень трудным. А что, если Айсель скажет ему: «Милый, давай прогуляемся, ты засиделся, надо развеяться». Или что-нибудь наподобие: «Если тебе не нравится, давай поищем другой ресторан», и тогда уже не останется никакого выхода.